Сиреневые ивы

Пушка была разбита - вражеский снаряд разорвался с малым недолетом, его осколки повредили ствол, разрушили тормоз отката. А в двадцати шагах серой мертвой громадой застыл фашистский "тигр" с изображением черепа и скрещенных костей на лобовой броне. Он не горел и даже не чадил, гусеницы его были целы, люки закрыты наглухо, и ни малейшего признака жизни не угадывалось в стальной утробе. Борисов вгляделся и различил белую вмятину в самой середине лобовой плиты корпуса танка. Снаряд не пробил ее насквозь, но удар с близкого расстояния все же сокрушителен, а крупповская броня вязкостью не отличалась. Куски окалины с внутренней стороны ударили по экипажу, как осколки взорвавшейся гранаты... Подвижная фашистская крепость превратилась в стальной склеп на гусеницах...

Справа, далеко от артиллерийской позиции, в тучах дыма и пыли сверкали пушечные огни - там шел упорный танковый бой. Поблизости занимали оборону подошедшие мотострелки бригады... Слух возвращался, и Борисову вдруг почудился стон. Он словно окончательно проснулся, наклонился над командиром расчета, прижал ухо к его груди и, услышав стук сердца, неверными движениями рук разорвал индивидуальный пакет, стал перевязывать рану. Потом, шатаясь, ходил от расчета к расчету, оказывая раненым первую помощь, пока не сообразил, что в одиночку он их спасти не сможет, особенно если снова нагрянут гитлеровцы. В батарее не осталось ни одной целой пушки, да и много ли навоюет контуженый боец? Стискивая зубы, он пошел к позиции мотострелков за помощью, и вчерашние стихи повторялись в нем, помогая одолевать тяжелые метры изрытой железной земли:

Вот затрещали барабаны

И отступили бусурманы

Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать...

Он знал своих товарищей поименно, и за каждого из тех, кто лежал сейчас на разбитой огневой позиции, он всадит еще не один снаряд в тупые лбы фашистских танков!.. Однако продолжать бой на Прохоровском поле сержанту Борисову не пришлось. Уже в расположении мотострелков его перехватила машина политотдела бригады, и он успел лишь сообщить, что на батарее остались одни раненые у разбитых пушек...

Через двадцать дней, едва оправясь от ранения и контузии, Борисов сбежал из госпиталя. Он боялся, что их корпус уйдет далеко, его могут направить в другую часть, а кто же захочет отстать от старых фронтовых товарищей? Была тут еще одна причина - пусть не главная, но и немаловажная. Комсорг знал, что представлен к большому ордену, и попади он не в свой корпус, награде придется долго искать его - в войну у людей много забот. Михаилу Борисову очень хотелось заслужить орден Красного Знамени, теперь он надеялся, что заслужил его, и кто же осудит девятнадцатилетнего парня за мечту - поскорее получить такую награду! Словом, были у комсорга веские причины до срока оставить уютную госпитальную палату.

Ему повезло: попутная машина доставила прямо к штабу соседней танковой бригады, однако встреча вышла несколько неожиданной. Борисов не знал, что его разыскивают по приказу командира 2-го танкового корпуса генерал-майора танковых войск А.Ф. Попова, который видел бой третьей батареи с "тиграми" со своего наблюдательного пункта. И, едва дежурный офицер доложил в корпусной штаб, что некто в повязках, но без документов называет себя сержантом Борисовым Михаилом Федоровичем, последовало распоряжение: "Задержать до прибытия нашего человека". Вначале Борисов не понял, что нужно автоматчику из охраны штаба бригады, который вдруг появился рядом и пошел за ним шаг в шаг. Когда же сообразил, взорвался:

- Вы что - под стражу меня взяли?! Я ж не в тыл, я в свой родной дивизион - на передний край добираюсь!

- Закури. - Пожилой солдат протянул ему кисет. - Но баловать, сынок, не вздумай. Дело наше военное, сам знаешь. Приказано тебя не выпускать из расположения штаба - и не выпущу. Потерпи, у нас разбираются скоро. - И усмешливо подмигнул.

Действительно, не прошло и получаса, как неподалеку затормозил мотоцикл, и незнакомый капитан, едва увидев Борисова, бросился к нему с веселым восклицанием:

- Вот он, дьявол неуловимый! Я думал, он с койки не встает, в гости собрался, еле-еле дозвонился до госпиталя, а меня - обухом по голове: ищите, мол, своего зверобоя там, где "тигры" водятся. Садись в коляску - в штабе ждут...

Через несколько минут, уже в дороге, наклоняясь к Борисову, капитан кричал:

- Нагорело мне от генерала за твой побег. Он приказал сыскать хоть под землей. Ну под землю таких, как ты, упрятать непросто. Знаем, куда такие бегут. Вот я и дал команду во все части корпуса: хватай Борисова, где бы ни объявился!

Смеясь, капитан смахнул выбитую ветром слезу и уже серьезно спросил:

- Ты хоть знаешь, что перед вашей позицией насчитали шестнадцать подбитых "зверей"? На твоем личном счету их семь штук!

- Семь? - недоверчиво переспросил Борисов, и только теперь ему по-настоящему стало страшно... Но тут же увиделись убитые и раненые товарищи, разбитые пушки, истерзанное вражеским металлом поле, и он сказал себе: "Семь - это мало. Будет больше..."