Сиреневый Кристалл (Художник Г. В. Калиновский)

Только тот, кто в ясном небе видел сверкание молний, кто видел, как вода превращается в песок, а камни в хлеб, может понять состояние Ритама. Он не мог даже вскрикнуть, не говоря о том, чтобы пошевелиться или тем более предпринять что-либо.

Из охватившего его оцепенения вывела черепаха. Только теперь, немного придя в себя после потрясшего его впечатления, он обратил внимание, что от сияющей постройки шла дорога. Там, где еще вчера были навалены камни и буйно разрастался чертополох, репейник и вереск, теперь сверкала, как стекло гладкая, углубленная в землю полоса. В конце этой полосы, поближе к тому месту, где стоял Ритам, виднелся полутораметровый холмик, который медленно двигался, приближаясь к римской балюстраде. Позади него, как позади дождевого червя, проползшего по мокрой земле, оставалась стекловидная дорожка. От холмика, как от трансформатора, исходило гудение, поверхность его тела пульсировала, и весь он, как гигантская, сплющенная под своей тяжестью капля ртути, перекатывался, приближаясь к тому месту, где стоял художник.

"Черепаха" выросла в холм.

Чем ближе она подвигалась к Ритаму, тем яснее он мог различить шестиугольные маленькие щитки или выпуклости на ее теле, тем лучше мог ее рассмотреть. Ни головы, ни конечностей видно не было. Чудовище передвигалось всей массой, очевидно обладая способностью перемещать центр тяжести внутри своего тела. По мере его приближения Ритам, как загипнотизированный, не в силах оторвать глаз от невиданного отступал по выложенной полированными плитами площадке.

Как только "черепаха" оставила позади себя пустырь и передним краем своего огромного тела, напоминавшего круто замешанный ком теста, коснулась гранитных плит, она стала двигаться быстрее. Расстояние от пустыря до статуи Августа она прошла минуты за две.

Ритам, отступая, приблизился к ступеням балюстрады, споткнулся о них, упал и продолжал лежать, не в силах шевельнуться.

А тем временем "черепаха", встретив на своем прямолинейном пути препятствие в виде постамента статуи Августа, стала вытягиваться. Из овального холмика она превратилась в длинную колбасу, один конец которой стал огибать постамент. Другой конец некоторое время оставался в покое, но вот тоже зашевелился и быстро сомкнулся с первым. Не прошло и полминуты, как холм-черепаха превратился в бублик, окруживший творение великого скульптора. Гул усилился. Увеличилось самосвечение все время вибрирующего кольца, и оно стало расти. Оно плотнее смыкалось вокруг статуи, утончалось и за счет этого тянулось вверх, превращаясь в огромный стакан. В две-три минуты постамент и статуя были окружены выросшей вокруг них стеной и уже стали невидимы все еще лежавшему на ступенях художнику.

Гудение усилилось до нестерпимо пронзительной, давящей ноты и мгновенно стихло. Завеса, только что закрывавшая статую, опустилась — и статуи не стало.

Груда тонкого порошка возвышалась на том месте, где еще несколько минут назад стояла высеченная в позапрошлом тысячелетии фигура Августа.

Ритам закричал. Дико, неистово, закричал так, как кричит насмерть испуганный зверь.

15. ГОСПОДИН ФУРН

В метрополии и на островах Паутоо я пробыл в общей сложности не менее двух лет. За это время я познакомился с многими людьми, так или иначе имевшими отношение к силициевой проблеме. Но Пита Фурна, сыгравшего такую значительную, хотя и неблаговидную, роль в силициевой эпопее, мне повидать не пришлось. Он был неуловим и предпочитал действовать незаметно, зачастую выступая под чужим именем.

В обширной литературе, посвященной истории этого вопроса, о Фурне практически нигде не упоминается, а его роль в событиях, приведших к бомбежке Таркора, старательно замалчивается. Ничего не сказано о деяниях Пита Фурна и в отчете Международной комиссии по силицитам, проводившей расследование в столице метрополии Западного Паутоо. Уже значительно позже, и то благодаря обстоятельствам не совсем обычным, мне удалось узнать, что поведала о событиях в Таркоре абстрактная скульптура, стоявшая в кабинете Отэна Карта.

Месяца три назад, уже готовя эти записки к печати, я разговорился с Асквитом и признался, что для меня так и остались непонятными причины, вызвавшие катастрофу в Таркоре. Ответ был чисто асквитовский:

— Трудно судить: клюнет или не клюнет, если удочка закинута не тем концом. Вы все ручки боитесь замарать, чистюли и праведники, а мне вот немало пришлось повозиться с пакостью, повидать в разведывательной ченспепповской системе людишек подлейших, но и презанятных, право. Дело прошлое. Могу вам сказать, что о причине, вызвавшей бомбежку, мы узнали только благодаря Низэму.

Я мучительно вспоминал, откуда мне знакомо это имя. Низам?.. Низэм?..

— Да ведь это личный секретарь Отэна Карта!

— Он самый. Я его знал еще паршивым прожорливым галчонком. У Карта он превратился в большую раскормленную птицу.

— Понятно. Кормился он из рук одного и другого.