Погипнотизировав монитор ещё с полчаса и окончательно удостоверившись, что хлам в голове – сегодня надолго, Целтин перевёл ноутбук в спящий режим и принялся заново мерить шагами комнату. О Жене и работе теперь он старался не думать... а больше думать было и не о чем. Как-то так он устроил свою жизнь, что в ней не находилось места чему-нибудь постороннему. Только такая знакомая – с другой стороны, совершенно чужая – девушка Женя, да не менее странная малышка Соня, само существование которой противоречит здравому смыслу.
Сам не заметив, как заново начал мыслить в прежнем русле, Целтин плюхнулся в кресло и какое-то время массировал виски, словно ища наощупь кнопку «рестарт». Кто знает, возможно перезагрузка бы помогла, будь возможна последняя в действительности.
Спонтанно вспомнив о разговоре с Самохиным, Целтин живо вскочил, отыскал в тумбочке клочок мятой бумаги, наспех заточил ножом карандаш и уселся за столом, под настольной лампой, силясь сосредоточится на предстоящем эксперименте. Своё недавнее поведение он списал на переутомление, да и Жене он ничего такого не сказал – подумаешь, задал бестактный вопрос. Думается, в её-то возрасте девушке ещё и не такое приходилось слышать. Скорее всего, подумала, что бос перенапрягся на деловой встрече, отсюда и неадекватное поведение, присущее всякому индивиду в состоянии стресса.
Успокоившись, он принялся писать, изредка отвлекаясь, чтобы заново пробежать глазами уже записанный текст или выкурить сигаретку.
Когда за шторой забрезжил рассвет, листок бумаги оказался исписан с двух сторон мелким почерком, а под потолком можно было топор вешать. Окон, придя домой, Целтин, разумеется, не открыл, кондиционера у него – и в помине не было. Смог стоял густой, насыщенный – точно у чертей в чистилище, – странно, что никто из соседей за всю ночь так и не постучался. Наверное, крепко спали, созерцая здоровые сны, чего нельзя было сказать о самом Целтине, у которого сонливости не было ни в одном глазу. В горле першило от сигаретного дыма, голова гудела, как трансформатор, но отрываться от дела он не желал. Напоследок выпив холодной воды из-под крана и умывшись, Целтин принципиально не стал смотреть на себя в зеркало, накинул плащ и вышел, забыв запереть квартиру...
Сейчас он обо всём вспомнил, хотя не помнил даже, как добирался до работы. Факт незапертой квартиры его ничуть не потревожил – брать там всё равно нечего, за исключением древнего ноутбука на XP. Помнится, Гречкин при жизни как-то пошутил, что у любого домушника, который мало-мальски разбирается в «железе», при виде «машины» боса случится нервный припадок, и что ему потом придётся в скором порядке окропить руки жидкостью для чистки лазерных дисков, дабы избежать проклятья, стать «юзером»... Хотя Гречкин применил тогда другое словечко, какое именно Целтин не запомнил. Да и шутку он толком не понял; единственное, что отложилось на матрице подсознание, это осмысление данности: в глазах подчинённых – он динозавр. Антон сказал бы проще – «ископаемое». А прямолинейный Гиря – «экскремент». Женя редко говорила, но, по любому, тоже что-то думала. Хотя, какая теперь разница, это вообще ни при чём.
Обеспокоенно облазив карманы плаща и брюк, Целтин удостоверился, что свёрнутый листок бумаги при нём, и потянул на себя ручку стальной двери, у которой топтался уже битый час – так, по крайней мере, казалось.
Непривычная тишина в лаборатории насторожила – Женя обычно включала, как фон, музыку. Называла эмбиентом, потому что название группы – «God is an astronaut» – Целтин перевести не мог, точнее мог, но не понимал смысла. Женя сказала, что дело вовсе не в его скудном мышлении; так у многих, кто впервые сталкивается с творчеством этого ирландского коллектива. Целтин не стал спорить, тем более что и музыка ему нравилась, чего нельзя было сказать о любительских нарезках видео на музыку группы – своеобразных авторских клипах, – некоторые из которых откровенно шокировали... По Жене было видно, что она и сама пожалела, что показала, но Целтин настоял сам, а потому никакой Жениной вины в случившемся не было. Он так и сказал, на что сотрудница ничего не ответила, оставшись при своём мнении.
Целтин скинул плащ, по привычке закурил, хотя уже не лезло. Закашлявшись, он обошёл клеёнчатую ширму, подвешенную у входа, чтобы не пропускать уличную пыль. Встал столбом посреди лаборатории, не веря собственным глазам, хотя что-то подобное и ожидал увидеть всякий раз, когда Женя оставалась на ночь одна.
Женя лежала у подоконника в неестественной позе, поджав руки под себя, так что вес тела целиком приходился на грудную клетку. Голова повёрнута в сторону выхода, шея искривлена, глаза открыты... На полу темнеет лужа. Ноги вывернуты коленями вверх, расшнурованные кеды примостились на подоконнике, носками друг к другу, как бы говоря: мы тут ни при чём, она всё сама!