Ситуация на Балканах. Правило Рори. Звездно-полосатый контракт. Доминико

— Я пересяду, — сказал Иван Дмитриевич, вставая со стула и усаживаясь в кресло спиной к портрету Стрекалова. — Разговор пойдет о таких вещах, что мне не хотелось бы видеть перед собой глаза вашего супруга…

— У меня мало времени, — перебила Стрекалова. — Я жду гостей к ужину.

— Гостей сегодня не будет, — ответил Иван Дмитриевич.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мадам, поймите меня правильно, — Он начал издалека, хотя оглушить нужно было сразу, с налету, и посмотреть… Но духу не хватало, чтобы так, сразу. — Я никогда не подвергал сомнению право женщины свободно распоряжаться своими чувствами. Особенно если это не наносит ущерба браку. Но я не одобряю русских красавиц, отдающих сердца иностранцам. Это напоминает мне беспошлинный вывоз драгоценностей за границу.

— Я не драгоценность! А вы не таможенник… Что вам от меня нужно?

— Видите ли…

— А, кажется, я догадываюсь, — Стрекалова облегченно засмеялась. — Господи! Да успокойтесь вы! Мой муж ни о чем не подозревает. Да если бы даже и знал! Вы только поглядите на него! Хорошенько поглядите! Ну что? Разве такой человек осмелится вызвать Людвига на дуэль? Вы боитесь дипломатического скандала? Успокойтесь, господин сыщик. Скандала не будет.

— Князь фон Аренсберг мертв, — сказал Иван Дмитриевич. — Его убили сегодня ночью. В постели.

Горничная, видимо, подслушивала за дверью, потому что вбежала тут же. Вдвоем еле подняли Стрекалову и перетащили на диван. Она не подавала признаков жизни. Прежняя жизнь в ней кончилась теперь должна была народиться и окрепнуть новая.

На вопрос, где хозяин, горничная отвечала, что барин вчера и позавчера ночевал в Царском Селе, у него там дела по службе. Она, как клуша, с причитаниями металась вокруг бездыханно распростертой барыни, держа в одной руке стакан с водой, в другой — салфетку, и не решалась употребить в дело эти предметы. Иван Дмитриевич велел потереть виски и покурить ароматной свечкой, если есть. Якобы в поисках этой свечки он открыл дверцу буфета, увидел грошовые фаянсовые чашки, толстые тарелки с отбитыми краями и ополовиненную бутылку мадеры с торчащим из нее прутиком — зарубка на нем отмечала уровень вина. Такой же прутик воткнут был в банку с вареньем. Иван Дмитриевич закрыл буфет и еще раз внимательно оглядел комнату: дешевые бумажные обои со следами кошачьих когтей, продырявленный диван в клопиных пятнах, засаленное кресло времен Крымской войны, самодельный пуфик. Обстановочка рублей на пятьсот годового жалованья. И конечно, кенарь у окошка. Поет птаха, томит душу вечной тоской по иной жизни. С кухни волнами наплывал запах жаренного на жиру лука. Горничная, разумеется, еще и кухарила.

Возобновлять разговор не имело смысла, однако Иван Дмитриевич покинул квартиру лишь после того, как Стрекалова вновь открыла глаза. Она молча смотрела в потолок, в одну точку, где трещины на штукатурке змеились, как плюмаж кирасирского шлема. Князь раньше служил в кирасирах, вспомнил Иван Дмитриевич.

Выйдя из подъезда, он кликнул извозчика и поехал на Фонтанку, к Шувалову — вечером приказано было отчитаться в ходе расследования.

А в чем отчитываться? В том, что Стрекалова любила князя, что обморок настоящий? Что кенарь в клетке поет о любви?

Извозчик, узнав начальника сыскной полиции, спросил:

— Говорят, всем офицерам велено из отпусков ехать. Война будет.

Иван Дмитриевич поинтересовался, что еще говорят.

— Разное… Будто турецкому посланнику в дом свинью запустили. По ихнему басурманскому закону этой обиды хуже нет. Монах какой-то в мешке принес и пустил через окно. И государь его султану не выдал, приказал в лавре спрятать…

Самое странное, что все эти дикие слухи сливались в одном русле с подозрениями Певцова, словно питали друг друга.

Начинало смеркаться. Фонари, зажженные при полном свете дня, горели уже через два на третий, но на Фонтанке, в кабинете шефа жандармов желтели все три окна.

Шувалов сидел за столом, сочиняя очередной доклад в Зимний дворец. Когда бы государь читал их с тем же напряжением, с каким они писались, эти доклады должны были стать для него изощреннейшей пыткой. Так китайцы капают преступнику воду на выбритое темя: человек сходит с ума от ожидания следующей капли.

— Это двенадцатый, — сказал Шувалов, вручая дежурному офицеру свой опус. — И конца не видать.

Иван Дмитриевич спросил, нельзя ли ежечасные доклады заменить ежедневными.

— Ни в коем разе. Распорядок должен висеть над нами, как дамоклов меч. Без распорядка в России не может быть и порядка. А порядок — основа справедливости.

В кабинете у Шувалова имелось трое часов — настенные, настольные и напольные. Все они показывали разное время.

— Эти доклады, — наставительно произнес Шувалов, — не напрасная трата времени, как вы считаете. Наедине с чистым листом бумаги я глубже вникаю в суть дела. Я убежден: убийство было тщательно подготовлено. Певцов прав. Нужно найти в себе мужество признать, что князь фон Аренсберг пал жертвой чьей-то хитроумной интриги.