Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985

И только одна группа всегда относилась с презрением к этому затхлому, но прибыльному базару, где на каждого начётчика найдутся ученики, на всякий регресс – свои поклонники, на всякий ремейк – свои фанаты, и держалась в абсолютной оппозиции к нему во имя исторически неизбежного преодоления всех этих старых ценностей. Своеобразный оптимизм изобретательства занял место отрицания и следующего за этим отрицанием утверждения. За этой группой стоит признать ту спасительную роль, которую в иную эпоху принял на себя Дада, при всей несхожести их задач. Возможно, нам скажут, что воскрешать дадаизм – не слишком умная затея. Но речь и не идёт о том, чтобы заново создавать дадаизм. То, что революционная политика серьёзно откатилась назад, с чем связан и оглушительный провал навязанной теми же ретроградными веяниями пролетарской эстетики, привело к интеллектуальному хаосу во всех областях, за которые тридцать лет назад шли такие ожесточённые бои. В сфере духа по-прежнему властвует мелкая буржуазия. Её монополия после нескольких громких кризисов расширилась ещё сильнее: всё, что печатается сегодня в мире – будь это капиталистическая литература, соцреализм, формалистский псевдоавангард, эксплуатирующий давно ставшие всеобщим достоянием формы, или лживые теософские агонии ещё недавно бывших освободительными движений – насквозь проникнуто мелкобуржуазным духом. Давно пора было покончить с ним под давлением реалий эпохи. И для этой цели все средства хороши.

Неслыханные провокации, которые устроила или всего лишь готовила группа леттристов (поэзия, редуцированная до букв, метаграфические тексты⁶, кино без изображений), вскрывали смертельное вырождение искусств.

Так что мы без колебаний присоединились к ней.

2.

К 1950-м годам группа леттристов, проявляя достойную уважения нетерпимость к внешнему миру, в среде своих членов допустила достаточно серьёзный разброд идей.

Сама звуковая поэзия, родившаяся в футуризме и доведённая позже Куртом Швиттерсом и другими до определённого совершенства, имеет значение лишь с точки зрения абсолютной систематизации, которую она представляла в качестве единственной на настоящий момент поэзии, тем самым обрекая все прочие формы на смерть, да и себя – на короткую жизнь. Но вместе с тем осознанию роли, которую нам было отведено сыграть, многие предпочли наивную веру в концепцию гения и личную славу.

Таким образом, большинство членов группировки стало считать, что в создании новых форм есть некая величайшая ценность, превосходящая даже все прочие виды человеческой деятельности. Такая вера в формальное развитие, не имеющее ни причин, ни целей за пределами самого себя, и есть основа буржуазно-идеалистической позиции в искусстве. (Их идиотская вера в непреложные концептуальные категории, скорее всего, приведёт кого-нибудь из недавно исключённых членов к американизированному мистицизму.) Особенность экспериментов прежних лет заключалась в стремлении строго придерживаться заданных условий, и следствием, какое глупцы вроде Мальро не могут или не смеют вывести из, по сути, очень схожих посылок, стало полное разрушение этого формалистского начинания, когда оно достигло высшей точки; ускоренная, стремительная эволюция, обернувшаяся в конечном счёте ничем, поскольку происходила в полном отрыве от всех человеческих потребностей.

Целесообразность разрушения формализма изнутри неоспорима: нет никакого сомнения в том, что в какой бы взаимосвязи с остальным движением общества не находились интеллектуальные дисциплины, они, как и любые иные техники, подвержены относительно независимым переменам и открытиям, неизбежным в силу их собственных внутренних мотивов. Оценивать всё на основании его содержания, как нас это побуждает, значит вернуться к оценке действий по их намерениям. Совершенно ясно, что для того чтобы объяснить, почему разные периоды эстетики были основополагающими или обладали длительным очарованием, нужно углубиться в анализ их содержания (и по мере того как под давлением новых обстоятельств иное содержание начинает находить отклик в нас, происходит переназначение «великих эпох»), но также ясно и то, что возможности творчества в современный ему момент будут зависеть не от одного лишь содержания. Этот процесс можно сравнить с модой. Если смотреть с дистанции в полвека и больше, то все костюмы принадлежат к одинаково устаревшим стилям, хотя их внешний вид может восприниматься сегодня по-разному. Но при этом абсолютно все чувствуют нелепость женского костюма десятилетней давности.