Сюрприз в рыжем портфеле

Чаевых предупреждающе постучал карандашом по столу.

— Так вот: листочки ваши с карикатурками все равно надо будет снять, иначе не то представление у гостей получится. В черном свете увидят… А очернение — знаете что такое?

Итак, Чаевых поручено «заняться вопросом сатиры», «курировать юмор».

Ох, сколько до него кураторов было! С Чаевых их роднит то, что у них на столе тоже лежала тетрадочка и против сатиры они всегда имели тот же неотразимый аргумент: «очернение». Стоило написать сатирику рассказ о нехорошем трубочисте, как они гневались: «Очернил всех советских трубочистов!» И на рассказ о халтурщике сапожнике они набрасывались: «Загуталинил славных тружеников обувной промышленности». И мимо выступления о нечестном милиционере не проходили: «Освистал всю милицию».

Либеральнее они относились к юмору. Но смеха как такового не любили. Они были за улыбку, причем не за какую-нибудь такую беспочвенную улыбку, а за «улыбку с нагрузкой».

Чаевых же и улыбаться не умеет. Впрочем, если бы и умел — ему сейчас не до этого.

…Заместитель директора звонил по телефону:

— Отдел снабжения? Иванцова! Иванцов, на Магнитогорский поехали отливать скульптуру? Что? Ждете однотрубненской руды? Да вы дети. Не наивничайте. Неважно, из какой руды: важен символ!

— Механика мне! Синицын? Сними экскаватор с карьера и пошли к березовой роще — пруд копать.

— Пекарня? Передайте Михаеву, чтобы завтра к утру испекли экспериментальный образец хлеба-соли. Что? Арестовали Михаева? Проворовался, говорите? Ай-яй-яй!

Ромашкин покидать кабинет заместителя директора не торопился.

— Ну, что? — спросил Чаевых. — Разве вам не ясно? Карикатурки надо снять! А вместо них повесим плакатики. Знаете, такие: мужчины, женщины, дети, старики — и все с поднятыми руками: «Давай!», «Даешь!», «Дадим!»

— Это хорошо, — согласился Ромашкин. — Давай! Валяй! Карикатуры — снимайте. Посылайте людей и снимайте, раз такое указание. Мы этого делать не будем.

— Добро, — сказал Чаевых. — Пошлю, снимут. Только вы ничего нового не вешайте. Есть у вас новое?

— Разумеется. Рисунки Орликова, стихи Сапрыкина.

— Так вы принесите эту карикатурку мне, пусть у меня пока полежит… Кстати, про что она?

— Все про то же, товарищ Чаевых. Про общежития. Пятьдесят человек умываются из-под одного крана. А всем на работу в одно время. Собирались поставить еще несколько раковин, но так ничего и не сделали. Это правильное отношение к народу?

— Гм-гм… Как сказал товарищ Росомахин, вышли мы все из народа…

— Совершенно справедливо, — подтвердил Ромашкин. — У нас не из народа вышли только двое: граф Алексей Толстой и граф Игнатьев. Первый — писатель, второй — военный. Но выйти из народа — это еще не все. Надо в народ вернуться.

— Что-о-о? — переспросил Чаевых. Рука его схватилась за тетрадочку. Видимо, он хотел что-то записать. — Вы, знаете, тако-ое говорите…

Ромашкин беспечно ответил:

— Что слышал, то и говорю. Пойдешь в карьер или на стройку — всего наслушаешься…

Чаевых насторожился:

— И про меня что-нибудь говорят?

— Говорят.

— А конкретно — что?

— Говорят, например, что ваша линия расходится с линией партии…

— Как расходится? Кто сказал?

— Все говорят, многие.

— А вы можете объяснить, почему говорят? — с тревогой в голосе спросил Чаевых.

— Может быть, и смогу. Я подробно не выспрашивал, но догадываюсь. Линия партии: «Все для человека!» Партия и о жилищном строительстве заботится, и о яслях, и о школах, и о детских садах. И средства на все это даются. А у нас на руднике денег на строительство домов освоили мало. Построили общежитие, а открыли в нем Дом техники. А сколько людям воевать пришлось, чтобы воду в новые ясли дали? Воду дали, а ясли не открывают — хотят к приезду комиссии приурочить. А папаши и мамаши раздражаются. И со столовыми беда. Был бы один случай — туда-сюда. Но их много. Вот и выходит вроде — линия. А кто за весь быт отвечает, кто, как вы говорите, курирует этот вопрос? Чаевых. Стало быть, его линия расходится. Может быть, я не так объяснил, но я могу только догадываться, — скромно закончил Ромашкин.

Тетрадочка в кожаных корочках выпала, из рук Чаевых. Лысина его покрылась испариной. И вдруг Ромашкин увидел глаза Чаевых, он не видел их никогда: щелочки раздвинулись — и из них выглянули два мутных дрожащих шарика.

16. «Бригантина» поднимает паруса.

Пантелей стреляет в Орликова.

«Похитители музейных экспонатов»

Из дневника Орликова

28 августа. Итак, — пш-ш-ш-бах! — однотрубненский «Фитиль» в работе. Автор сценария — Вилли Сапрыкин, операторы — Ромашкин и самодеятельный карикатурист в отставке Орликов, постановщик — Росомахин, ассистент постановщика — Сусанна Сударченко, текст читает Боярский, музыка — народная. Фильм — служебного назначения.