Сюжет в центре

5 июля 2000 года я зашёл в бывшую приёмную Бушуева, памятную по минувшим дням, где командовала всё та же радушная Нина Александровна. Короткое время она была секретарём у нас в отделе, сохранив о себе самые лучшие воспоминания. «Вы, наверное, к Олегу Игоревичу», – сказал мне вошедший Черток, намекая что он уже отошёл от горячих дел и с проблемами шли к теперь к начальнику комплекса Олегу Игоревичу Бабкову. «Нет, к вам», – возразила Нина Александровна. И я действительно пришёл не по делу а с книгой воспоминаний «Ракеты и люди», которую написал Черток. Мы говорили с ним и о последней книге Раушенбаха «Постскриптум», которая не прощание с жизнью, – сказал Черток, – а просто очередной итог, в числе многих прочих итогов. Однако «Постскриптум» оказался последним, именно прощальной книгой, вышедшей ещё при жизни Бориса Викторовича в записи Инны Сергеевой.

В конце минувшего столетия возникла разом у нас повсеместная мысль, что хорошо бы собраться, встретиться, наконец. Все как-то разом в эту встречу поверили, однако встретиться вместе не довелось. Сначала сбор наш на время откладывали из-за болезни БэВэ, а собрались мы только у гроба БэВэ в ритуальном зале Академии Наук на площади Гагарина. Все наши были и приехал Слава Голованов, одетый как мотоциклист. Он был уже после инсульта, в процессе адаптации и восстанавливал речь. А жить ему оставалось пару лет.

Ярослав Голованов

Пожалуй, каждому крупному делу нужен свой Пигафетта, который не просто изложит хронологию, но и вложит в описания душу. Он совместит в себе пушкинского Пимена и современного художника, какими стали для нас Солоухин и Паустовский, и ежедневное расцветёт. Для нас им стал Слава Голованов – выходец из нашей среды. Мы сами пускались тогда в кругосветное плавание вместе с космической эпохой, варились в бульоне каждодневных событий. Но как это нужно и временами полезно взглянуть на Дело со стороны.

Нам нужен был свой Пигафетта, что изо дня в день педантично фиксирует события. Тогда это делать режимом секретности нам строго воспрещалось. Нарушить запреты мог только очень смелый человек. Таким оказался один из первых героев – лётчиков Каманин, спасавший челюскинцев в молодости, а позже достигший командных авиационных высот. В своём дневнике он больше фиксировал интриги вокруг отряда военных космонавтов. Позже по памяти и по собранным документам написал свои «Ракеты и люди» Б.Е. Черток, а Слава взял на себя нелёгкий труд жизнеописание нашего Главного Конструктора.

Он был из нашей среды. Окончил ракетный факультет МВТУ. Затем работал в НИИ-1 на сверхзвуковых трубах у академика Георгия Петрова. В НИИ-1 тогда трудилось два Голованова. И странное дело, у обоих обнаружился литературный синдром. В те годы триумфа необыкновенных ядерных открытий популярность науки и техники была чрезвычайно велика. В споре «физики-лирики» перетягивали физики, и молодёжь валила в технику косяком. А уже в технике возникало расслоение. И вот почти одновременно у обоих Головановых возник позыв – освоить журналистику.

Для молодёжи тогда самой популярной газетой была «Комсомольская правда», попросту «Комсомолка» с её потрясающим 20-миллионным тиражом. И был в ней отдел науки, возглавляемый Михаилом Васильевичем Хвастуновым, МихВасом, писателем популяризатором науки, печатавшимся под псевдонимом М. Васильев. Сюда из НИИ-1 явился сначала Лёня Голованов и начал доказывать, как нужно писать о науке. Своим пылом и жаром он там всех перепугал. Однако на большее сил его не хватило. Но он протоптал тропинку, по которой вышел в журналистику Голованов Ярослав. Сам Лёня Голованов не оставил мечту и очутился затем в «Юном технике», который стал по тем временам неординарным техническим журналом для детей.

О первых шагах Ярослава в «Комсомолке» история умалчивает. Он начал в отделе писем. Известны только слова тогдашнего реформатора советской журналистики Алексея Аджубея, редактора «Комсомольской правды» и первого зятя страны. («Не имей сто друзей, а женись как Аджубей».) Его слова на планёрке и решили судьбу Ярослава, трудившегося тогда нештатно в отделе писем: «Вот этого рыжего возьмём».

Работала тогда у Раушенбаха красивая Валя Голованова, в девичестве Журавлёва. Закончив Физ-Тех она попала по распределению в НИИ-1, где и познакомилась с Ярославом. Мы знали тогда о Ярославе лишь понаслышке. «Зашёл в нииёвскую библиотеку, – рассказывал Юрий Спаржин, – у стойки белёсый парень, почти альбинос, читает газету и фыркает беспрерывно.»

На банкет в честь наших первых лауреатов сотрудники были приглашены с мужьями и женами, и наши места оказались рядом. Из соображений секретности лауреатов престижной тогда Ленинской премии называли значкистами. Я сказал тост после Башкина, может не совсем удачно переиначив его слова, и отметил тогда, что только он, Слава Голованов, мой ближайший сосед по столу, от души рассмеялся.