Скандерия (СИ)

— А ей ничего не будет. — Валя снова криво улыбнулась. — Она поплачет, поноет. Она всегда ноет, у неё постоянно глаза на мокром месте. В общем, разжалобит всех, как она обычно делает. Такая бедняжка. Её пожалеют и отпустят. А мы будем отдуваться.

— Хорошо, а остальные? Те, кого ты ещё ненавидишь?

— Ева — полная бездарность, — резко сказала Валя. — Это все знают. Не все говорят, но все знают. Я точно знаю, потому что читаю научные журналы о живописи, даже сама пишу статьи. Я знаю, какие критерии есть в искусстве и как отличить талант от гения или от бездарности. Ева — просто надутая пустышка, вот и всё.

— А другие? — у журналиста начала медленно отвисать челюсть.

— Астра — просто королева снобов. Ей, как и её чванливой мамаше, видите ли, дорого платить за еду для стипендиатов. Они ненастоящие, лживые, и у них всё прекрасно. Они этого не заслуживают, потому что ровным счётом ничего не сделали для того, чтобы чего-то достичь. Им всё просто так досталось, как, кстати, и Русаковой. Они не заслуживают быть в «Скандерии».

— Хорошо, — выдохнул журналист, потирая бровь. — Но как вы решились на атаку? Вы ведь понимали, что могут погибнуть люди? И они погибли, и жертв было бы намного больше, если бы не отец ненавидимой тобой Евы Долгих.

— А что он такого сделал, я не поняла? — Валя чуть сдвинула брови.

— О, это занятная история. Для наших зрителей. — Журналист снова повернулся к камере. — Андрон Долгих, прокурор, отец студентки Евы Долгих, о которой только что шла речь. Так вот, его сначала ругали за то, что он затягивал расследование и не задержал известных ему участников организации, но потом оказалось, что именно он направил к Гимназии экстренные службы, причём ещё до поступления каких-либо сигналов. Именно раннее прибытие спасателей и помогло избежать большего количества жертв. — Журналист снова развернулся к Вале. — Так как вы решились на атаку, зная, что ваши однокурсники и те, кто ни в чём не виноват, кого вы даже не ненавидите, могут погибнуть?

— Мы не хотели, чтобы кто-то погиб. — Валя снова смотрела вниз. — Это была просто смесь успокаивающих и веселящих газов. Мы просто хотели пошутить, а потом выложить видео. Я не знаю, почему всё так случилось.

Журналист остолбенел и несколько секунд молчал, выпучив глаза. Потом взял себя в руки, поправил очки и задал следующий вопрос:

— Хорошо. Что ещё всех волнует — это то, как твои же товарищи оставили тебя в зале и сбежали. То есть они фактически бросили тебя вместе с остальными.

— Это не так, — покачала головой Валя, упрямо глядя вниз.

— То есть?

— Они знали, что у меня был противогаз и я могла его надеть.

— А если бы кто-то отобрал у тебя противогаз?

— Вряд ли.

— Есть мнение, — осторожно начал журналист, — что некто специально смешал сильнодействующие эфиры так, чтобы они превратились в аллергены и токсины.

— Я ничего об этом не знаю. Это должны были быть безвредные газы, безопасные. Мы их на себе проверяли.

— А зачем тогда противогазы?

— Чтобы уйти и не попасть под действие газов.

— То есть, ты не считаешь себя виноватой в гибели твоих однокашников?

— Нет, — помотала головой Валя. Она снова говорила уверенно, как о чём-то вполне естественном. — Это вышло случайно.

— Хорошо. А как вообще появилась ваша организация? И как давно вы вместе?

— Я не знаю, когда именно она появилась, — пожала плечами Валя, глядя вниз и в сторону. — Вроде бы её создала Лера Вавилонова, ещё давно.

— Вы дружили? — быстро вставил журналист.

— Да не особо. Она очень любила выставлять своё мнение напоказ. Часто писала статьи по живописи, хотя почти в ней не разбиралась. Я вот никогда не стану писать о балете или театре, потому что мало в этом понимаю. А она всегда выкатывала свои разборы, да ещё выставляла всё так, как будто её мнение — самое важное и правильное.

— Это она хотела зачистить «Скандерию»?

— Вроде бы да, — неуверенно протянула Валя. — Она вообще часто назначала тех, кто талантливый, а кто нет.

— А что с ней всё-таки случилось?

— Я не очень знаю. В том году она сказала, что не хочет учиться рядом с теми, кого не уважает, кто не достоин быть в «Скандерии». Что стандарты школы давно изжили себя, потому что их подгоняют под детей богатых родителей. И тогда Лера перестала ходить на занятия, и её исключили. И ещё за непристойное поведение.

— И тогда она…? — Журналист выразительно поднял брови.

— Она говорила, её несправедливо исключили. Что это был протест и самовыражение, а её травят за это. Ей пришлось бы ехать домой и учиться в обычной школе, да ещё год повторить. Но я не думаю, что она хотела покончить с собой.

— То есть?!

— Она так, наверное, хотела привлечь внимание. Там же толпа собралась под эстакадой, она ведь ультиматум тогда поставила — или её восстановят, или она спрыгнет. Но на все звонки в школу никто так и не ответил. И мы… То есть, она спрыгнула.

— А другие двое художников…

— Они никогда не были в нашей компании. У них это был просто перфоманс такой — двойной «самовыпил».

— Хорошо. Как ты видишь своё дальнейшее будущее?

— Пока не знаю. Я хочу доучиться и стать искусствоведом.