Шпицбергенская разведывательная проблематика входила составной частью в глобальную Арктическую тему, поэтому мы внимательно отслеживали всё, что происходит на архипелаге в части экономической, экологической и научной, и докладывали об этом в Центр. Естественно, мы зорко следили за тем, чтобы с норвежской стороны не наблюдалось поползновений к использованию территории архипелага в военных целях, в интересах НАТО. В начале 90-х годов проблема военного использования Арктики стояла уже не так остро, как в 70—80-х годах, но окончательно с повестки дня ещё не снималась.
Шпицберген с точки зрения условий оперативной работы — даже не большая, а маленькая деревушка, в которой всем обо всём известно, поэтому настоящей агентурной работы мы на архипелаге не вели. Все наши связи и контакты были официальными и дружескими. Другими в «полярке» они просто быть не могли. Причём переход от знакомства к дружбе там был намного короче, чем в той же Норвегии, Швеции или Дании. Человек там не знает, когда сможет увидеться со своим знакомым следующий раз, поэтому ценит представившуюся возможность пообщаться и посплетничать за стаканом пива, рассказать и одновременно услышать что-то для себя новое, познавательное.
Парадоксально, но факт, что, работая на «краю Ойкумены», я значительно чаще встречался с крупными политическими деятелями, нежели когда я работал в скандинавских столицах. Причём если в Копенгагене или в Стокгольме я и сталкивался раз в год лицом к лицу с местным членом правительства, то только для того, чтобы перевести ему с русского языка фразу посла или пожать на приёме руку. Не больше того.
На Шпицбергене же я регулярно, не реже раза в месяц, имел возможность иметь в качестве своего собеседника либо министра труда Норвегии, либо председателя внешнеполитического комитета стортинга[67]
, либо председателя парламентской группы партии центра, либо ещё какую-нибудь важную персону с политического Олимпа Осло. Многочисленные делегации из норвежской столицы, выполнив свою миссию в Лонгйербюене, считали своим непременным долгом посетить советские посёлки и воочию убедиться, чем мы живём, дышим, как сотрудничаем с сюссельманом, какие проблемы решаем.Беседы, как правило, получались интересные, содержательные и достаточно длительные. Консул и я не скупились на угощение, поэтому приёмы проходили на «высшем уровне» с обоюдной пользой для всех участвующих сторон.
Запомнился единственный за мою командировку «большой» приём по случаю 74-й годовщины Октябрьской революции. Советского Союза уже не было, но консул решил, что приём нужно было проводить все равно, потому что «не проводить неудобно». Поскольку другого государственного праздника у новой России ещё не было, то воспользовались старым. Где можно было проводить приём в государственный праздник страны, которой уже не было? Только на Шпицбергене.
В Лонгйербюене уже был новый губернатор О. Блумдаль, и мы с нетерпением хотели посмотреть на него вблизи, познакомиться как следует и установить по возможности дружеский контакт.
Новый сюссельман не разочаровал наших ожиданий. Он прибыл в сопровождении большой делегации на собственном корабле. В тёмную полярную ночь в консульство ввалилась толпа празднично одетых сотрудников конторы губернатора, администрации «Стуре Ношке», пастор Бъёрн (Миша) Сёренсен с супругой, врач, горный мастер и многие другие члены лонгйер-бюенского общества с жёнами, а также высокопоставленная делегация норвежского МИДа во главе с послом по особым поручениям Яном Арвесеном.
Боже мой, что это был за приём! Было великолепное угощение, спичи и ответные тосты, танцы русские в исполнении переводчика Сверре Рустада, танцы норвежские в исполнении дипломатов консульства, танцы общие с песнями и без оных. Сам сюссельман пустился в пляс и так «оторвал» «цыганочку» с женой директора рудника Натальей Соколовой, что сразу завоевал все симпатии русской части.
Посол по особым поручениям Арвесен, не желая отставать от Блумдаля, расстегнул фрак, сбросил его на пол и стал на коленях делать «выход» перед покорившей его женой секретаря консульства Аллой Таратенковой. Это было что-то!