Скандинавский детектив. Сборник

— Да никак. Как обычно. Мы поболтали о том о сем. Главным образом, о следственном эксперименте. Дошли до «Каролины». Марта сказала, что пойдет вниз по Дротнинггатан, а мне надо было идти по Эфре-Слотсгатан к университету. Мы попрощались. Дойдя до ограды парка, где стоит памятник Гейеру, я оглянулся. Но Марты уже не было.

— А почему вы оглянулись?

— Мне надо было перейти улицу.

— Не показалось странным, что она как в воду канула?

— Нет, не показалось. Я подумал, что она забыла что-нибудь на факультете и пошла обратно через Английский парк.

— Больше вы ничего не заметили?

— Что именно я должен был заметить?

— Ну вообще.

— Нет, ничего такого.

— По пути вы никого не встретили?

— Никого.

Я протянул ему бутылку. Больше не было никаких оснований лишать его выпивки. Он налил себе и залпом выпил.

— Вот и все. Теперь ты мне веришь?

— Я никому не верю, — ответил я. — Никому и ничему. И вообще, какое это имеет значение? Ведь раньше вы врали? Откуда я знаю, может быть, и сейчас врете.

Я говорил совершенно искренне. Мне вдруг все стало безразлично. Потому что я безумно устал. И какое мне было до всего этого дело? Никакого! Меня угораздило найти Марту Хофштедтер. И больше ничего. До того дня я двадцать два года прожил без забот и хлопот. Мне приходилось видеть трупы, но никто не умирал у меня на глазах, как умер Манфред Лундберг. Никто не умирал в аудиториях юрфака, где студенты меньше всего ожидают каких-то сюрпризов. А потом я нашел в мужском туалете задушенную женщину. Женщинам, как задушенным, так и незадушенным, подобает пребывать в дамских туалетах. И все это произошло со мной за какие-то трое суток. А ведь и меньшие потрясения никогда не проходят бесследно!

— Впрочем, может быть, и не врете, — сказал я. — Как раз около половины десятого мы с Ульрикой Бринкман проходили мимо университета. И обратили внимание, что в окнах канцелярии горел свет.

— В таком случае нам незачем больше драться, — облегченно вздохнул Хилдинг. — У меня и так уже расквашен нос.

Он приподнял носовой платок и грустно усмехнулся. Некоторое время мы сидели молча.

— Какой смысл врать прокурору и полицейским? — спросил я.

— Это могло избавить меня от многих неприятностей, — ответил он.— Мне не хотелось, чтобы они пронюхали, что я делал в четверг вечером. А кроме того, не так уж приятно быть последним, кто видел Марту Хофштедтер.

— Видимо, вы были не самым последним, — напомнил я Хилдингу. — Судя по вашим словам, кто-то наверняка видел ее уже после вас.

— Разумеется, — поспешно ответил он. — И поскольку я не убивал ее, мне казалось, что совсем не обязательно говорить в данном случае правду. Ведь мы даем показания не под присягой.

— Вы неплохо разбираетесь в юриспруденции.

— Должен я извлечь хоть какую-то пользу из своей кандидатской степени.

— И все-таки врать полицейским не следует, — наставительно сказал я. — В любом случае они рано или поздно докопаются до истины. Это их работа. А тем, кто пытается сбить следствие со следа, придется несладко.

Хилдинг все еще прижимал к носу свой платок.

— Я пойду умоюсь,— сказал он.

Хилдинг вышел из комнаты, а я тем временем допил виски. Потом я встал, подошел к балконной двери и раздвинул шторы. Некоторое время я стоял и вглядывался в непроницаемую тьму, сомкнувшуюся вокруг дома. Внезапно из-за угла вынырнула машина и пронзила изгородь ярким светом фар. Сначала я подумал, что ошибся. Но тут же понял, что ни о какой ошибке не может быть и речи. Возле самой ограды мелькнула чья-то тень. Я снова задернул шторы и как ни в чем не бывало вернулся на место. Между тем Хилдинг уже спустился по лестнице и вошел в комнату. Лицо у него было чистое.

— Не хочется поздно тащиться домой, — вздохнул я. — Можно у вас переночевать?

— Конечно, — кивнул он.

Он хотел уложить меня в комнате для гостей на втором этаже, но я сказал, что предпочитаю спать на диване в гостиной. Пока он ходил за одеялом и стелил мне, я поставил у окна ширму. Теперь меня никто не увидит.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ничего. Просто меня раздражают любители подглядывать в чужие окна.

Я снял ботинки и пиджак.

— Найдется что-нибудь почитать?

Он принес мне книгу одного итальянца, какого-то Маккарелло. Ее перевела Марта. На титульном листе была дарственная надпись.

— Это все, что у меня от нее осталось, — вздохнул Хилдинг.

— И кое-какие воспоминания, надо полагать, — заметил я. — У человека редко остается что-либо, кроме воспоминаний. Только маленькая горстка воспоминаний. Но их зато никто не может отнять. В этом-то и заключается их прелесть.