Скандинавский детектив. Сборник

Бушевала метель. Когда около шести вечера в четверг я отважился выйти на улицу, ветер немного стих. На Эфре-Слотсгатан, возле Кампхаве, сугробов не было, но едва я стал переходить улицу к университету, как чуть не утонул в снегу. Снег набился мне в галоши, в ботинки, за отвороты брюк.

На лестнице, ведущей к южному крылу, стоял Юхан Рамселиус и курил сигарету. Его черная каракулевая шапка была надвинута на самые уши. Рамселиус что-то весьма величественно втолковывал Эрику Бергрену, а тот время от времени вставлял реплики, причем держался одновременно и фамильярно, и почтительно. Речь шла об академическом курсе, который читал Манфред Лундберг.

— Привет, старый дружище! — закричал Рамселиус, увидев меня. — А я как раз объясняю Эрику, что, вероятнее всего, ему отдадут часы Манфреда.

— Распустите слух, что вы прочите на это место Германа, и Бринкман тут же поправится и начнет сам читать все курсы гражданского права.

— Недурная идея. Но Эрик стал доцентом раньше Германа. Впрочем, надо еще подумать… — Он замолчал и лукаво посмотрел на Эрика. — Надо еще подумать, может быть, Герман более многообещающий исследователь, чем Эрик.

Эрик Бергрен опустил глаза, вынул из кармана трубку и попытался ее раскурить.

— Ты бы сначала ее набил, — спокойно напомнил Рамселиус.

С давних пор Рамселиус любил поиграть с людьми в кошки-мышки. Причем сам Юхан всегда был кошкой. Нередко эта игра принимала довольно острый оборот, но у Рамселиуса никогда не было злого умысла. Юхану просто доставляло удовольствие смотреть, как очередная жертва реагирует на его шутки. Правда, он был довольно толстокож и не всегда отдавал себе отчет, что кошачьи когти могут причинять боль и даже ранить.

Я не стал ждать, чем кончится его эксперимент с Эриком, и вошел в подъезд.

В вестибюле я снял пальто и шляпу и повесил на вешалку напротив лестницы. По лестнице, которая вела в «Альму», сновали полицейские. Почти все они были в штатском. Харалд пока не появлялся. Перед зеркалом прихорашивалась Марта Хофштедтер. Наши взгляды встретились в зеркале, она улыбнулась и повернулась ко мне.

— Кажется, сегодня нас пригласят на чай?

— Сомневаюсь, — хмыкнул я.

— Но должны же нас как-то отблагодарить за сотрудничество?

— Вознаграждением будет сознание, что мы поможем разоблачить убийцу. Кроме того, подобные инциденты вносят хоть какое-то разнообразие в наши серые будни.

— Да вы настоящий садист, если считаете это вознаграждением! И ведь, как оказалось, он никого не убил.

— Кто «он»? — спросил я.

Марта рассмеялась, ее глаза заблестели.

— Надеюсь, вы не думаете, что это я?

— Нет, у меня и в мыслях ничего подобного не было. Но он пытался убить.

— Если провидение не допустило убийства и Манфред умер естественной смертью, разве это не указание свыше, что нужно как можно скорее предать этот случай забвению? Кто это сказал: не судите да не судимы будете? Не мешало бы вам, юристам, стать немножко милосерднее.

— Рассуждения о милосердии лучше оставим для богословов, — ответил я. — На одном милосердии далеко не уедешь. Кстати, у вас страшно примитивный взгляд на ту роль, которую играет наказание. Наказание — это вовсе не месть со стороны общества, сводящего счеты с преступником. Подумайте, ведь убийца может быть опасен и для других.

— В это я абсолютно не верю, — небрежно отмахнулась она. — Большинство убийств — первые и последние в жизни преступника. И даже если убийцу не посадят за решетку, он никогда больше никого не убьет.

Ее глаза искрились смехом. Может быть, она просто потешалась надо мной? На всякий случай я решил сделать вид, что принимаю ее слова за чистую монету.

— Вы рассуждаете так, словно не существует уголовного кодекса, — сказал я. — Неужели непонятно, что убийца может совершать все новые и новые убийства по той простой причине, что боится разоблачения?

Но Марта уже не слушала меня, она вела глазами безмолвный разговор с кем-то за моей спиной. Я невольно оглянулся. В дверях, ведущих в канцелярию факультета, стоял Хилдинг. Вид у него был рассерженный. Он резко развернулся и вошел в канцелярию.

Возобновить дискуссию не удалось. Через вестибюль к нам весьма целеустремленно направлялся Герман Хофштедтер. Он коротко кивнул мне, без всякой, впрочем, враждебности, снял пальто и галоши, а затем повернулся к жене.

— Марта, надо поговорить.

Намек был ясен. Я оставил супругов Хофштедтер наедине.

Докурив сигарету, Рамселиус шумно вошел в вестибюль. Когда он входил, Эрик Бергрен слегка придержал перед ним дверь. Они сбросили верхнюю одежду. Как только Рамселиус снял свою каракулевую шапку, его седые космы тут же рассыпались в разные стороны. Но Юхан даже не пытался их пригладить.

Университетские часы пробили сначала четыре четверти, а затем ударили шесть раз. На лестнице появился Харалд: он только что поднялся из «Альмы».

— Все пришли? — спросил он.

— Улин в канцелярии, — ответил я. — Все остальные здесь, кроме Петерсена, если я не ошибаюсь.

— Уже шесть часов, — раздраженно буркнул Харалд. — Мы не можем начать без него.