Я замер от недоумения. Тогда я еще не знал, что Арма и Отто ничего не интересовало, кроме их посевов, урожаев, скотины и рабов. Они и стрелять-то толком не умели. Все это я понял потом, во время зимовки. Невзирая на холод, братья вставали с рассветом, весь день хлопотали по хозяйству, а вечером присаживались поближе к очагу, молча съедали скудный ужин и заваливались спать. На другой день все повторялось…
Орм презирал сыновей. Часто он глядел на их согнутые спины и сплевывал сквозь зубы, а мать спешила заступиться:
– Но кто-то же должен радеть о добытом тобой богатстве…
– Я хожу в походы не ради богатства! – злился Орм.
– Ради чего же?
Мать не понимала отца, а я понимал… Мне было знакомо то упоительное волнение в крови, когда руки обретают чудовищную силу, а чутье указывает на малейшее движение за спиной. Тогда мир становился шире и сложнее, и казалось, будто каждый шаг возносит ввысь, К великим воинам древности, тем, что давно уже пируют в Вальхалле. Ради этих чудесных мгновений я мог отдать все, даже жизнь. А тут, на родном мирном берегу, она вытекала из меня по капельке, будто вода из прохудившегося корыта…
– Ты – берсерк, – объяснял Орм. – Ты – последний берсерк из нашего рода. Когда я уйду в Вальхаллу, ты останешься совсем один, и тебя никогда не поймут остальные, те, кто ни разу не прикасался к божественной силе Одина. Нынче ты сетуешь на скуку и безделье, а что будешь делать тогда? Привыкай к одиночеству, Волчонок…
Посредине зимы я устал от наставлений отца и тупости братьев и решил сходить в усадьбу Круглоглазого Ульфа. На сей раз в пути меня не трясло от холода и в заплечном мешке лежала не старая древесная лепешка сушеная рыбина, а подарки для Ульфа и Свейнхильд. Но в усадьбе поджидала худая весть. Люди болтали, будто Ульф стал так стар, что Свейнхильд выносит его во двор на руках. Я смеялся над этими речами, пока не увидел Ульфа. От старого колдуна остались лишь кожа да кости. Однако при моем появлении его маленькие медвежьи глазки засияли, а улыбка растянула сухие губы.
– А-а-а, – сказал он. – Ты пришел проводить меня, Волчонок. Ты изменился…
– Ты тоже, – ответил я и протянул взятый в Гар-дарике вышитый пояс с тяжелой кованой пряжкой: – Это тебе, Ульф. Я сам добыл это в бою.
– Мне? – Старик принял мой дар и рассмеялся: – Ты дорого оценил мою науку! Однако ты слишком добр, Волчонок. Если хочешь достичь славы, забудь о своем сердце.
Ульф часто говорил загадками, поэтому я не удивился, Он положил подарок на укутанные шкурами колени, закрыл глаза и опустил на него руки. Морщинистые пальцы пробежали по вышивке, коснулись пряжки и вдруг замерли. Я хотел спросить Ульфа – почему он остановился? – но старик заговорил сам:
– Это пояс кузнеца. Я чувствую в нем силу чужого бога. И ненависть. Она обжигает мои пальцы. Берегись, Волчонок, у тебя есть враг. Очень опасный враг.
Я стал перебирать в памяти всех своих врагов. Тех, кого я знал, было не так уж —и много, а могучих и того меньше…
– Этот враг далеко. Но недавно он был рядом с тобой, – пояснил Ульф.
Значит, это кто-то из хирда, кто-то скрывший злой умысел под личиной друга! Но кто? Может, Бренн или Эрик? Или Трор?
Так ничего не придумав, я вздохнул и сказал:
– Что толку говорить о враге, который далеко? Давай лучше поговорим о тебе.
– А что толку говорить о старике, который вскоре окажется много дальше, чем все враги?
У Ульфа всегда был острый язык. Я засмеялся. Колдун нравился мне. Очень нравился.
Дверь скрипнула. В клубах морозного пара появилась сероглазая румяная девушка в длинной шубе и шитой шелком рубашке под ней. Она смущенно поклонилась мне и подошла к Ульфу:
–Тебе что-нибудь надо, дедушка?
Дедушка?! Я и не думал, что у старика есть дети даже внуки! У него был большой род, и хозяйство ничуть не меньше, чем у Сигурда Свиньи или Эйнара Брюхотряса, но как-то не верилось, что у колдуна могли быть дети.
– Только девки, – словно подслушав мои мысли, улыбнулся он. – Они одолели меня хуже старости.
Его смех перешел в кашель, а на губах показалась пена. Девка поспешно налила в корытце воды и принялась утирать текущие по подбородку деда слюни. Блики пламени гладили ее округлое лицо, ощупывали родинку на щеке, сбегали к нежно-розовому подбородку, и я почувствовал неодолимое желание. В походах мне доводилось брать женщин и не спрашивать ничьего разрешения, но с внучкой Ульфа так поступать было нельзя.
Я сглотнул слюну и шагнул к девке:
– Я хочу говорить с твоим отцом. Она вскинула большие глаза:
– Мой отец погиб, а дед не скоро сможет говорить, – и, скользнув взглядом по лицу старика, добавила: – Если вообще сможет.
– Тогда я буду говорить с тобой!
Ее руки осторожно смыли с лица колдуна кровь и слюни. По белой коже розовыми ручьями побежала вода. Эх, сдавить бы эти мягкие гибкие запястья, рвануть к себе и впиться ртом в пухлые губы! Но нельзя…
Она улыбнулась:
– Так говори.
– Хочу взять тебя в жены. – Мне было немного неловко – ведь я еще никому не говорил таких слов – но чтоб сын Орма стеснялся собственных мыслей или боялся отказа девки?! Глупости!