Сказание о Йосте Берлинге

«Когда майорша ушла, – продолжила Анна-Лиза, – она просила меня проследить за ее поместьем. И если бы найти отцовские деньги, я бы отстроила Экебю. Но я их не нашла. Поэтому прихватила кое-что из позорной кучи щепок, которая довела отца до смерти. Потому что я заслужила этот позор. Что я скажу хозяйке, когда она увидит, что сделалось с Экебю?»

«Не принимай все так близко к сердцу», – опять попытался успокоить ее Беренкройц.

«Но мусор я взяла не только для себя. Думаю, сиятельные господа заслужили этот позор не меньше! Прошу вас! Мой славный родитель принес в этот мир меньше бед и разорения, чем господа кавалеры!»

И она обошла кавалеров и вручила каждому щепотку мокрых щепок. Кто-то начал ворчать, но остальные понуро молчали. В конце концов все тот же Беренкройц сказал:

«Спасибо, Анна-Лиза. Все правильно. Ты можешь идти».

А когда она ушла, он впечатал кулак в стол с такой силой, что стаканы подпрыгнули, а некоторые даже повалились.

«С этой минуты, – зарычал он, – никакого пьянства! Допились! Ничего подобного я больше не допущу!»

Встал и вышел.

За ним потянулись и остальные. И знаете, куда они пошли, Йоста? Они пошли к реке, туда, где до наводнения стояли кузница и мельница. Они пошли туда и начали работать, растаскивать камни и бревна. Старики не выдержали позора, они наконец поняли, что натворили. Разорили Экебю. Знаю, знаю, вы считаете работу делом зазорным, но, очевидно, стыд за содеянное пересилил. Более того, Йоста, знаете, что они сделали? Они послали Анну-Лизу за майоршей. А вы? Что делаете вы?

Йоста выдавил из себя еще один аргумент:

– Что вы хотите от меня, графиня? Что вы хотите от разжалованного священника? Я презираем людьми и ненавистен Богу.

– А еще я была в церкви в Брубю, – будто не слыша его слов, продолжила графиня. – Две женщины просили передать вам привет.

«Передай Йосте, – сказала Марианна Синклер, – что женщина, которая любила, никогда не станет презирать предмет своей любви».

«Передай Йосте, – сказала Анна Шернхёк, – что у меня все хорошо. Я управляюсь с обоими поместьями, и своим, и с Бергой. Люди говорят, что я становлюсь второй майоршей. Я уже не думаю о любви, только о работе. В Берге немного успокоились, горе уже не так остро. Но мы очень переживаем за Йосту и молим Господа за него. Но когда же, когда же он станет взрослым?»

– Вы презираемы людьми? – продолжила графиня. – Не в этом дело. Скорее наоборот – вас окружили любовью, и в этом ваша беда. И женщины, и друзья… стоит вам засмеяться, пошутить или спеть, и все грехи прощены. Все, что вы вытворяете, находит у них понимание и прощение. И у вас язык поворачивается назвать себя презираемым?

Как вы можете говорить, что вы ненавистны Богу? Почему вы не остались и не проводили капитана Леннарта в последний путь? Это были необычные похороны. Слух, что божий странник убит, мгновенно разлетелся по округе. На отпевание пришли тысячи людей. На огромной поляне за погостом было не протолкнуться. Процессия уже выстроилась перед домом общины, ждали только старого проста. Известно было, что он болен, церемонию вести не сможет, но прийти обещал. И обещание выполнил – опустив голову, погруженный в размышления о неумолимой старости, занял он место во главе похоронной процессии. Ничего необычного он не заметил. Слишком многих пришлось ему отпевать на своем веку. Он так и прошел весь путь, не поднимая головы и не замечая ничего вокруг. Пробормотал последние слова молитвы: «Из земли ты вышел, в землю вернешься», бросил на гроб пригоршню влажной земли и собрался уходить.

Но тут дьякон начал псалом. Впрочем, не думаю, что бас дьякона вывел бы проста из задумчивости, если бы тот пел один. Но дьякон пел не один. Его тут же поддержали сотни, если не тысячи, голосов. Пели все – мужчины, женщины и дети. И тогда прост провел ладонью по глазам и поднял голову. Он не мог понять, откуда это пение. Он с трудом поднялся на кучу земли и обомлел. За всю свою долгую службу он никогда не видел ничего подобного. Мужчины в старых, потрепанных похоронных шляпах, женщины в белых передниках – все они пели последний псалом, и у всех были слезы на глазах.

И старому, опытному священнику стало не по себе. Он понял, что обязан произнести слова утешения. Это его долг. Но где их найти? Что он скажет этим так искренне скорбящим людям?

Негромкий, но на редкость стройный многоголосый хор смолк. И прост молитвенно поднял руки.

«Я вижу, у вас большое горе, – сказал он. – Горе всегда тяжкий груз. И груз этот нести стократно тяжелее вам, кому предстоит еще долго топтать земные тропы, чем мне, кто скоро расстанется с этим миром».

Он в ужасе замолчал. Его голос был слишком слаб. Мало того, он никак не мог найти нужные слова. Но постепенно глаза его налились юношеским сиянием, к нему словно вернулись молодость и здоровье.