Сказание о Старом Урале

Кинул возле огня рядно на песок. Лежа смотрел на тяжелое черное небо с россыпью звезд. Превозмогая усталость, Иванко думал о родном доме. Как-то в нем? Мать, наверно, все слезы выплакала от разлуки с сыном. Жив ли отец? Опричники бросили его в поруб за чужую провинность. Встал перед глазами облик голубоглазой Грунюшки. Ведь суженой своей считал. Да где там! Отсюда, с Каменного пояса, рукой до Груни не достанешь.

Дремота осилила парня, подал голос поблизости филин. Иванко вспомнил поговорку, будто филин да ворон к добру не кричат, и сел. Заметил, что попритух костер, подбросил валежника, и пламя, набирая силу, вновь отчетливо выхватило из темноты очертанья ладьи. Филин опять загукал, и лишь тогда Иванко разглядел, что ушастый колдун сидит на голове каменного идола. Осмелев, филин слетел на прибрежный песок. Не складывая крыльев, он скачками приблизился к костру и, не мигая, уставился на Иванка желтыми глазищами. Иванко запустил в него головешкой, филин отскочил, захлопал крыльями и исчез.

Иванка пробрала дрожь. Что это, неужто дурное знаменье?

– Вот нечистая сила, напрочь сон отогнал!

Костер разгорелся ярко. Иванко подошел к воде, его тень легла черной полосой на отсветы огня.

С пригорка кто-то спускался. Иванко окликнул невидимого гостя.

– Ктой-то?

– А кому, окроме меня? – ответил из темноты старческий голос.

От кузнечной доменки шел с костылем старший из братьев-пасечников, дед Михайло.

– Углядываю, не спишь? – обратился он к Иванку.

– Прилег было, да филин разбудил. К самому огню, нечистая сила, подлетел.

– Эка невидаль! Не знаешь, поди, что его огонь подманивает, как мотылька. А место тут особенное. Вся лесная нечисть возле Каменной бабы в полночный час балуется. В стары годы, парень, здеся такое деялось, что и подумать нашему брату грех. Чудины тут страшенным богам поклонялись. И все те боги из камня излажены.

Бортник стоял на свету костра босой, в длинной холщовой рубахе без опояски. Борода, как молоко. Такие же волосы, только в бровях еще приметна былая чернь.

– Брюхо потешил?

– Ушицу хлебал.

– Стало быть, пора тебе спать. Нечего прохлаждаться.

– Не спится, дедушка.

– Знамо дело, не спится. А ты осиль неохоту. Завтра у тебя какой день? Народ явится глядеть, каким ты мастером на нашей земле объявился. Надо быть в себе, с ясным взглядом на людях стоять. Сама Катерина – хозяйка придет. Не поглянется ей твоя поделка – и сраму не оберешься. Твоя затея и от нас с Фомой сон гонит. Увидел брат Фома, что не гаснет огонь на берегу, и дослал меня поглядеть, чего ты тут бродишь. Ложись! Твое заделье я сам покараулю.

Пасечник погладил ладью рукой.

– Побежит поутру. Чай, с божьей искрой излажена. Наши плотники тебя одобряют. Ложись, Ванюша, утро вечера мудренее! По звездам вижу, вёдро завтра будет, но с подувом ветерка – самая тебе погода!

Иванко лег и отвернулся от огня. Пасечник пошевелил костылем головешки.

– В молодую пору, Ванюша, и я подле костра любил думу думать. Мы с Фомой не счесть сколь костров здесь спалили. Жили-то в лесах, поначалу всего опасались, а теперича, будто сам леший у нас на услужении. Он, знать, медок больно уважает, вот и не ссорится со стариками.

Бортник еще что-то говорил про свою жизнь на Каме, но Иванко спал.

4

Утром, при низовом ветре, солнце вставало в облаках.

Иванко с плотниками сняли ладью с упоров и перенесли на воду Камы. На веслах перегнали ее к причалу против городских ворот. Там шла обычная работа. Грузили соль, рогожи, лубяной товар. Из воды вытаскивали бревна разобранных плотов. В Кергедане все знали, что утром предстоит освящение и проба новой ладьи, и народ собирался к причалам спозаранок. Ребятишки шумными ватагами носились по берегу, запуская змеев-монахов. Иванко утром принарядился на пчельнике – надел новую кумачовую рубаху, подпоясался синим пояском, волосы до блеска протер маслом из лампадки.

Явился Досифей со своей волчицей, передал мастеру, что хозяева придут на причал после обедни прямо из храма. За разговором с Досифеем Иванко и не заметил, как прошло время. Услышал, как далеко на колокольне вздохнул большой колокол, как подстроились к его певучему ладу мелкие колокола подзвона и потекла над Камой вся голосистая праздничная медь.

Ветер свежел. По Каме перекатывались волны, и гребни их уже вспенивались...

Колокола еще звенели, а народ на берегу стал отвешивать поклоны: от городских ворот шел священник с крестом и кропилом, за ним – диакон с кадилом и чашей святой воды, а следом за ними, в окружении целой толпы девушек, Иванко угадал Катерину Алексеевну. Позади, держась вместе, выступали братья Строгановы, Семен и Григорий, в сопровождении Аггея Рукавишникова, Макария Голованова и целой свиты дворовых людей.

Иванко отвесил низкий поклон Катерине. Все остались у мостков и на гальке берега, она одна ступила на причал и подошла к ладье. Повернулась к мужу и деверю:

– Глядите, как ладно изукрашена. Мне глянется!

Григорий и взглядом не удостоил ладью. Он озабоченно смотрел на реку из-под руки:

– Непогода! Может, на завтра отложим пробу? Не ровен час, опрокинется. Освятим пока, да и домой!