Сказания о Русской земле. Книга 4

Перед смертью царицы Анастасии Сильвестра и Адашева уже не было при дворе; Сильвестр, вследствие неприятностей в описанном государем последнем его путешествии с женою, добровольно удалился от двора и постригся в Кирилло-Белозерском монастыре, а Адашев был отправлен в Ливонию, как бы в почетную ссылку – третьим воеводою большого полка.

Удаление Сильвестра и Адашева глубоко всколыхнуло всю боярскую партию, и среди ее началось сильное движение в их пользу, которое, по-видимому, как раз совпало со временем кончины Анастасии Романовны.

Движение это, разумеется, могло только вызвать еще более сильное противодействие и раздражение в государе. «…Пребывая в таких жестоких скорбях, – писал он по этому поводу Курбскому, – не будучи в состоянии сносить такой тягости, превышающей силы человеческие, и сыскав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, мы наказали их милостиво: смертною казнью не казнил никого… но всем приказано было отстать от Сильвестра и Адашева, не иметь с ними сообщения, в чем и была взята со всех присяга; но советники их, которых ты называешь мучениками, приказ наш и крестное целование вменили ни во что, не только не отстали от изменников, но и больше начали им помогать и всячески промышлять, чтобы их на первый чин возвратить и составить на нас лютейшее умышление, и так как злоба обнаружилась неутолимая, то виновные по своей вине суд и приняли».

Таким образом, по словам Иоанна, он старался действовать вначале на крамольных бояр легкими опалами и только постепенно, видя их упорство вернуть Сильвестра и Адашева и удержать действительную власть в своих руках, царь стал прибегать к казням. Это утверждение Иоанна, надо думать, вполне справедливо, так как он никогда не отказывался от тех казней, которые были совершены по его приказанию. И действительно, несмотря на большое свое озлобление на Адашева, он его не казнил, а приказал только перевести в Юрьев, где последний умер через два месяца от горячки.

Не тронул он также и Сильвестра: «Поп Сильвестр, – писал Иоанн Курбскому, – видя своих советников в опале, ушел по своей воле, и мы его отпустили не потому, чтобы устыдились его, но потому, что не хотели судить его здесь: хочу судиться с ним в будущем веке, перед Агнцем Божиим, а сын его и до сих пор в благоденствии пребывает, только лица нашего не видит».

Вообще, «с делом Сильвестра и Адашева было связано много судебных разбирательств, – говорит польский писатель Валишевский,[5]

– и те достоверные письменные памятники, которые относятся к ним, решительно не говорят ни о пытках, ни о казнях».

Казни, вследствие которых потомство назвало Иоанна Грозным, начались, по всем данным, позднее, причем им подвергались далеко не все виновные. Так, в 1561 году с князя Василия Михайловича Глинского, который «проступил», то есть, очевидно, хотел бежать в Литву, было лишь взято письменное обещание не отъезжать.

Такое же обещание не отъезжать было взято в 1562 году с князя Ивана Димитриевича Вельского, за подписью 29 человек, за коих поручилось еще 120 лиц; несмотря на это, в том же 1562 году князь Иван Димитриевич Вельский снова бил челом государю, что «преступил крестное целование и забыл жалованье Государя своего, изменил, с королем Сигизмундом-Августом ссылался»; эту новую его измену Иоанн опять простил ему. В 1563 году был изобличен в желании бежать в Литву князь Александр Иванович Воротынский, и с него тоже была только взята поручная грамота; такая же запись была взята в 1564 году и с Ивана Васильевича Шереметева, которого долго затем никто не трогал; впоследствии же он постригся в Кирилло-Белозерском монастыре и жил там с большой роскошью. Затем князь Михаил Воротынский, носивший, как мы помним, звание слуги государя, был сослан с семейством на Белоозеро, надо думать, также не за малую вину, причем с ним обращались там с большим береженьем; так, в конце 1564 года царские пристава, отправленные с Воротынскими, писали, что в прошлом году не дослано было ссыльным 2 осетров свежих, 2 севрюг свежих, полпуда ягод винных, полпуда изюму, 3 ведер слив – и все это велено было дослать; сам же князь Михаил бил челом, что ему не прислали государева жалованья: ведра романеи, ведра рейнского вина, ведра бастру, 200 лимонов, 10 гривенок перцу, гривенки шафрану, 2 гривенок гвоздики, пуда воску, 2 труб левашных и 5 лососей свежих; деньгами шло князю, княгине и княжне 50 рублей в год; людям их, которых было 12 человек, 48 рублей 27 алтын. Таким образом, Иоанн, указывая в своем письме Курбскому, что он лишь постепенно перешел от опал к казням, говорил чистую правду; последнее он и сам высказывал Курбскому, отвечая на обвинение в оболгании подданных в измене: «Если уж я облыгаю, то от кого же другого ждать правды? Для чего я стану облыгать? Из желания ли власти подданных своих, или рубища их худого, или мне пришла охота есть их?»