Скажи, что ты моя

– Я просто хотела это с вами обсудить, – сказала Анна-Лена и сделала важное лицо.

– Я всегда делаю свою работу наилучшим образом.

– Керстин, дорогая, почему вы сразу становитесь в оборонительную позицию? Мы должны поговорить об этом. На вас жалуются. Не в первый раз. Понимаю, что вам было тяжело в связи с мужем и все такое. Но работа не должна страдать.

Она не понимала. Ничего не понимала. Просто ни грамма.

Не говоря ни слова, я встала и вышла из кабинета. Анна-Лена вышла за мной в коридор и окликнула меня. Я сделала вид, что не слышу.

Сказать, что мне нравится здесь работать, было бы, мягко говоря, преувеличением. Бесконечные мелкие дрязги, разные мнения по поводу того, как делать работу и как ее распределять. Простые вещи усложняются, и в результате дел становится вдвое больше. Чаще всего именно мне приходится в конце концов все разбирать за всеми. А эта молодежь, которой удалось устроиться на почасовую! Разве не разумно было бы требовать, чтобы у них наличествовала хоть какая-то трудовая мораль? Они вообще плюют на старичков и выполняют только необходимый минимум. Они все усложняют, просят их подменить или звонят в последнюю минуту и сообщают, что заболели. И всегда это происходит в пятницу вечером или в понедельник утром. Я прибегаю и выручаю, когда могу. И что мне за это? Ни одного доброго слова. Мир неблагодарен.

Порой меня увлекает мысль о том, чтобы поменять место работы. Но мне скоро пятьдесят. Я слишком стара, никто не захочет меня брать, рынок труда для меня закрыт. Лучше уж я буду работать себе потихоньку в доме престарелых Хельшё, с этими противными коллегами и этим бестолковым руководством, которое само не знает, чего хочет.

Я зашла в комнату персонала.

– Скоро домой наконец-то! – произнесла Ритва с заметным финским акцентом.

– Да, – ответила я. – Наконец-то.

– Мы с моим стариком собираемся в ИКЕА. Ты там уже побывала?

– Нет, не была. Мне не нужна новая мебель – достаточно того, что уже есть.

– А мой-то так рад, что они открыли магазин здесь, в Бурленге, – со смехом сказала Ритва, – так что ему не приходится каждый раз ехать в Евле.

– Привет! – воскликнула Сесилия, влетая в кухню.

Я отвернулась. Ее я просто не переношу. Сколько ей – двадцать три? Двадцать четыре? Невзрачная студентка медицинского колледжа, которая думает, что обладает невероятными знаниями. Слава богу, она хотя бы работает с нами не каждый день. Всегда рвется рассказать, как все есть на самом деле и как должно быть. Молодежь, поучающая старших, – что может быть более нелепым? Сопляки, начинающие говорить важным тоном только потому, что их случайно взяли на работу.

За ней вошла Хатти, женщина лет сорока – кажется, из Ирана. Она редко что-то говорит, но такая симпатичная, скромная. Не прет вперед и не выпячивает себя, как некоторые другие.

– Хочешь кофе, Керстин? – Ритва протянула мне чашку. Я опустилась на ближайший стул и положила себе три куска сахара. Сегодня я их заслужила.

Ритва налила и Хатти, которая приняла из ее рук чашку и благодарно улыбнулась.

– А мне не надо, спасибо, – сказала Сесилия, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. – Не понимаю, как вы можете целыми днями пить кофе.

Она принялась заваривать себе травяной чай, основательно и демонстративно.

– От этой работы просто голова кругом идет. Как вы все можете так убиваться год за годом?

– Повезло, что ты не убиваешься, – ответила Ритва и села рядом со мной. – Ты ведь всю жизнь проработала в таких домах, да, Керстин?

– Ну да, почти что, – ответила я. – Но вкалывать пришлось, это верно.

– Слишком много дел, – воскликнула Сесилия и положила ноги на стул рядом с собой. – Слишком мало времени.

– Нужно спокойно, – произнесла Хатти. Я улыбнулась ей, чтобы поддержать ее. Она все лучше и лучше говорит по-шведски. Если бы все так старались и шли к своей цели.

– Кто-то должен делать работу, – сказала Ритва с мрачным видом. Она человек суровый и ни перед кем не выслуживается. Делает свое дело и уходит домой. Никаких разговоров. Точно как я.

– Как там Изабелла, ей нравится в Стокгольме? – спросила она.

– Похоже, да, – ответила я.

Мне не хотелось рассказывать, как я волнуюсь за свою дочь. Через несколько минут я сдам смену вечернему персоналу, переоденусь и уеду домой. Домой к полной тишине. Однако я продолжала:

– Но было бы лучше, если бы она вернулась домой.

– Зачем? – спросила Ритва. – И для кого было бы лучше?

Я вздрогнула от этого нескромного вопроса. Но Ритва такая, я ее хорошо знаю. Пришлось проглотить обиду.

– Мне кажется, так было бы лучше для нее, – сказала я. – С тех пор, как умер Ханс, она стала сама не своя. Даже начала ходить на психотерапию.

– Звучит так, словно это что-то плохое, – произнесла Сесилия.

– Я этого не говорила.

– Но если ей тяжело – разве не хорошо, что у нее есть с кем поговорить?

– Может быть, – ответила я. – Но ведь она может поговорить со мной. Не знаю, хорошо ли это – обсуждать свои личные дела с незнакомыми людьми.

В кофейной чашке звякнула ложка: я продолжала размешивать сахар, хотя он давно растаял. Лицо горело оттого, что все уставились на меня. Лучше бы я промолчала.