Скажи изюм

Буколическое настроение, увы, продержалось недолго. Еще до рассвета пронесся телефонный смерч. Ночью арестован Жеребятников, прошли обыски у Пробкина, Чавчавадзе, Штурмина, Дукера, Марксятникова, даже у умирающего Германа… Конфискованы экземпляры альбома как оригинальные, так и уже поступившие контрабандой из-за моря в роскошном издании «Фонтана». Конфискованы также все отснятые пленки, корреспонденция, книги, пишущие машинки и даже орудия производства – фотокамеры… Всем подвергшимся обыску вручены повестки на допрос в прокуратуру. Буквально разгромлена «охотниковщина», там даже отдирали обои. Олеху и его датчанку «фишки» увезли с собой, допрашивали три часа, потом отпустили, взяв подписку о невыезде. Позднее пришли новости из Тарту – там арестован профессор Юри Ури.

К Огородниковым не пришли, хотя под окном в ту ночь стояли две машины, а со стройки в окно светил сильный прожектор.

III

– Ведь ты же обещал, что не будет жертв! Ты называл себя политиком крупного масштаба!

– А ты в этом еще сомневаешься?

– Теперь, после арестов и обысков, сомневаюсь!

– Напрасно. Взгляни трезво. Жеребятников – настоящий враг, почти такого же калибра антисоветчик, как Огородников. После его ареста Максу деваться некуда, любой шаг ведет – к пропасти! Огородникову конец, и поделом – грязнейшее пятно в советской фотографии! Остальные… Ну что ж, открою тебе секрет… остальные у-це-ле-ют! Это согласовано мной, подчеркиваю мной, на уровне… ну, ты догадываешься. Тем, кто хочет нажить карьерный капитал за счет советской фотографии, придется утереться! Это не означает, однако, что «изюмовская» бражка выйдет сухой из воды. Придется отвечать перед коллегами, перед партией, перед народом!!! Не надо, не надо воды, я в порядке! Ишь ты, вообразили себя чистенькими, свободными художниками, мастурбируют на своей солидарности, на ложно понятом товариществе! Свободы сейчас нет! Нет нигде! Есть б-о-о-орьба-а-а!!!

– Ну нельзя же так! Ты губишь себя! Подумай о детях! Ну, вот возьми это и до дна! И вот эту таблетку, нет, две сразу!

– Теперь тебе все ясно?

– Да. Есть только один невыясненный вопрос.

– Догадываюсь.

– Тогда что же?

– Ты все-таки… произнеси!

– Ну хорошо. У него срывается поездка в Бразилию.

– А ты думаешь, мы в Бразилию пошлем такого сомнительного героя?

– А ты хочешь, чтобы он в дерьме вывалялся?

– Да!!!

– Я… умоляю тебя…

– Умоляешь? Это хорошо-о-о. Тогда только так.

– Как?

– Так, как ты не любишь.

– Нет! Я же предупреждала: так – никогда больше!

– Вот, вот…

IV

Святослав Герман сгорел, будто сухой лист. Последние несколько дней в Герценовском институте, оглушенный наркотиками, он почти не приходил в себя. Однажды правая его рука упала с кровати и угодила в тазик с водой. Тогда сидящие вокруг постели увидели на его лице блаженную улыбку. Кисть руки играла с водой. Он был хорошим пловцом, и, может быть, ему представлялись (вспоминались? воображались?) часы молодого счастья на пляже.

Приехала из Баку его пожилая жена и взрослая дочь. Оказалось, что у первоклассного московского холостяка всю жизнь имелась бакинская семья, в лоне которой он время от времени отсиживался, а потом, возвращаясь в «свой круг», на вопросы, где был, отвечал таинственными улыбками. Жена настояла, чтобы тело было отправлено в Баку и похоронено там рядом с могилами прадеда, деда и отца Славы, русских кавказцев, инженера, юриста и врача.

Проститься к моргу Герценовского института пришло человек сто из «оставшейся», как тогда говорили, Москвы. В толпе было несколько заплаканных женских лиц. Вечная Славкина любовь Полина Штейн-Клезмецова не обнаружилась. Стоял бледный, прямой, словно гвардейский офицер из прошлого, «космический герой» Андрей Древесный. «Изюмовцы» явились все. Георгий Автандилович произнес трехминутную речь: гений… рыцарь… неблагодарная родина… Сквозь крохотное окошечко цинкового гроба Слава и в самом деле казался рыцарем – каменное лицо, полное мрака и спокойствия.

Побрели со двора больницы, никто не мог разговаривать. Только за воротами на Беговой Огородникова окликнули. Подошел Древесный. Макс, ты куда сейчас? Мы в Проявилкино, к Марксятниковым. Древесный как бы не замечал «эту альпинистку», как он называл Настю. Удачное совпадение, мне тоже в Проявилкино. Огородников слабо удивился. Тоже к Марксятниковым? Все как-то уж привыкли, что Древесный после полета не принимает участия в собраниях «Нового фокуса». Нет-нет, поспешил Древесный, у меня там комната. Снимаю. Врет, тихо сказала себе под нос Настя. Огородников вспомнил, что «космическому фотографу» выделили недавно в Проявилкино две комнаты с террасой. Снимки его печатались и в «Честном слове», и в «Комсомольском честном слове», и в «Московском честном слове». Дача в Проявилкино уже полагалась по чину.