Сказка

Я боялся яда, это правда, но не это вызвало мои колебания. Цветы, обрамлявшие чашку, оказались не розами. Это были маки, заставившие меня вспомнить Дору. Я всем сердцем надеялся, что Радар найдет дорогу обратно к этой добросердечной женщине. Конечно, шансы на это были невелики, но вы же знаете выражение, что надежда — это штука с крыльями. Оно прилетает даже к тем, кто находится в заключении. Может быть, к ним особенно.

Я поднял свою чашку за Келлина.

— Долгих дней и приятных ночей, — я выпил. Чай оказался сладким и вкусным.

— Какой интересный тост! Я никогда не слышал его раньше.

— Я научился ему у своего отца[204], — это было правдой. Я думал, что в этой богато обставленной комнате не стоит открывать никакой правды, но эту сказал. Конечно, я мог сказать, что прочитал об этом в какой-то книге, но не стал. Может быть, тот человек, которого я должен был изображать, не должен был знать грамоту.

— Я не могу и дальше называть тебя гостем. Как тебя зовут?

— Чарли.

Я думал, он спросит мою фамилию, но он этого не сделал.

— Чарли? Чарли, — казалось, он пробовал мое имя на вкус. — Я никогда не слышал такого имени, — он ждал, пока я объясню свое экзотическое имя — которое там, откуда я родом, было обычным, как грязь, — а когда я этого не сделал, прямо спросил, откуда я родом. — Потому что твой акцент непривычен для моего уха.

— Уллум, — сказал я.

— Ага! Значит, так далеко? Это ведь далеко отсюда?

— Вы так сказали.

Он нахмурился, и тут я понял две вещи. Во-первых, он был на самом деле таким же бледным, как и прежде. Краска на его щеках и губах была следствием макияжа. Во-вторых, человеком, которого он мне напоминал, был Дональд Сазерленд[205]

, которого я видел волшебным образом взрослеющим в огромном количестве фильмов «Тернер классик», от «М*А*С*Х» до «Голодных игр». И еще кое-что: голубая аура все еще окружала его, хоть и слабая. Тонкий прозрачный завиток в глубине ноздрей; едва заметные тени у нижних век.

— А в Уллуме считается вежливым так смотреть на людей, Чарли? Может быть, это даже знак уважения? Это так?

— Извините, — пробормотал я, допивая чай. На дне чашки оставалась небольшая пленка сахара. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не вытереть ее грязным пальцем и потом не облизать его. — Здесь для меня многое кажется странным. И вы тоже.

— Конечно, конечно. Еще чаю? Угощайся и не жалей сахара. Я-то его не ем, но вижу, что ты хочешь еще. Я вижу очень много. Некоторые узнают об этом слишком поздно, к своему большому сожалению.

Не знаю, как долго чайник стоял на столе до моего прихода, но чай все еще был горячим, из него даже шел пар. Может быть, благодаря магии. Мне было все равно. Я устал от магии. Я просто хотел забрать свою собаку и вернуться домой. Только вот та русалка… Убивать ее было неправильно. И отвратительно. Отвратительно губить красоту.

— Почему ты ушел из Уллума, Чарли?

В этом вопросе заключалась ловушка. Благодаря Хейми я думал, что смогу ее избежать.

— Не хотел умирать.

— Что?

— Сбежал от отравы.

— Я бы сказал, что это мудро с твоей стороны. А вот приходить сюда было глупо. Ты так не думаешь?

— Я почти смог выбраться, — сказал я и вспомнил еще одно изречение моего отца: «Почти не считается». Каждый из вопросов Келлина казался мне миной, которую надо было обойти или подорваться.

— А сколько еще ваших сбежало, как ты говоришь, от отравы? И все ли они были целыми?

Я пожал плечами. Келлин нахмурился и со стуком поставил чашку (он едва притронулся к чаю).

— Не дерзи мне, Чарли. Это будет неразумно.

— Я не знаю, сколько, — это был самый безопасный ответ, который я мог придумать, учитывая то немногое, что я знал о целых, — что они не седеют, не теряют голос и не умирают оттого, что их внутренности плавятся, а дыхательные пути закрываются. Черт, я даже этого не знал наверняка.

— Мой господин Губитель Летучих с нетерпением ждет тридцати двух. Он очень мудр, но в этом отношении немного ребячлив. — Келлин поднял палец, ноготь на котором был длинным как гвоздь и таким же острым. — Дело в том, Чарли, что он еще не знает, что теперь вас у меня тридцать один. Это значит, что я могу легко избавиться от тебя, если захочу. Так что будь очень осторожен и отвечай на мои вопросы правдиво.

Я кивнул, надеясь, что выгляжу испуганным. Я и правда был испуган и действительно намеревался соблюдать осторожность. Но что касается правдивых ответов на вопросы этого монстра — нет уж, увольте.

— Под конец там все было довольно запутанно, — сказал я. Я подумал о массовых отравлениях в Джонстауне[206] и понадеялся, что в Уллуме было так же. Наверное, это звучит патетически, но я был почти уверен, что в этой приятной, хорошо освещенной комнате на карту поставлена моя жизнь. На самом деле я это знал.

— Должно быть, так и было. Они пытались молиться, чтобы изгнать серость, а когда это не сработало… чему ты улыбаешься? Тебе это кажется смешным?

Я не мог сказать ему, что в моем мире — который, держу пари, был намного дальше, чем Уллум, — есть христиане — фундаменталисты, пытающиеся молитвой изгнать геев.

— Это было глупо. Глупость кажется мне смешной.