Сказка

Странность ситуации не изменила того, что я был голоден; я слишком волновался, чтобы много съесть на завтрак. Тем не менее, я подождал, пока она принесет кружки и сядет. Конечно, это была обычная вежливость, но я также подумал, что она, возможно, захочет произнести что-то вроде молитвы; з-з-з версия «Боже, благослови эту еду, которую мы собираемся съесть». Но она ничего такого не сделала — просто взяла ложку и жестом велела мне начинать. Как я уже сказал, рагу было восхитительным. Я выудил из него кусок мяса и показал ей, вопросительно подняв брови.

Полумесяц Дориного рта приподнялся в ее версии улыбки. Она подняла два пальца над головой и слегка подпрыгнула на стуле.

— Кролик?

Она кивнула, издав скрежещущий, булькающий звук. Я понял, что она смеялась или пыталась смеяться, и мне стало грустно так же, как когда я видел слепого или человека в инвалидном кресле, который никогда больше не сможет ходить. Большинству таких людей жалость не нужна. Они справляются со своими проблемами, помогают другим, живут полноценной жизнью. Они храбрые. Я это понимал и все же думал — может быть, потому что лично у меня все работало на пять баллов, — что с теми, ком достается такая участь, поступили подло и несправедливое. Я вспомнил Джорджину Уомак, с которой ходил в начальную школу — на одной щеке у нее было здоровенное родимое пятно клубничного цвета. Джорджина была веселой девчонкой с острым умом, и большинство детей относились к ней нормально. Берти Берд, например, менялся с ней обедами. Я думал, что у нее наверняка все сложится хорошо, но жалел за то, что каждый день ей придется смотреть в зеркало на эту алую отметину. Это была не ее вина, и Дора не виновата, что ее смех, который должен быть красивым и звонким, звучал как раздраженное рычание.

Она в последний раз подпрыгнула, словно для большей убедительности, потом сделала вращательный жест в мою сторону: работай ложкой, пока не остыло.

Радар с трудом попыталась встать, и когда ей, наконец, удалось подтянуть под себя дрожащие лапы, подошла к Доре. Женщина хлопнула своей серой ладонью по серому лбу жестом «о чем я только думала». Найдя еще одну миску, она положила в нее немного мяса с подливкой и посмотрела на меня, приподняв редкие брови.

Я кивнул и улыбнулся:

— Угощают каждого, кто придет в Дом обуви[150].

Дора одарила меня полумесяцем своей улыбки и поставила миску на стол. Радар устремилась к ней, виляя хвостом.

Во время еды я осмотрел другую половину комнаты. Там стояла аккуратно застеленная кровать, как раз подходящего размера для маленькой обувщицы, но большая часть помещения была мастерской. Или, скорее, реабилитационным отделением для раненых. У многих туфель были стоптанные задники, подошвы, отвалившиеся, как сломанные челюсти, или дыры на подметках и пальцах ног. Там была пара кожаных рабочих ботинок с разрезами сверху, словно их унаследовал кто-то, чьи ноги были больше, чем у предыдущего владельца. Кривая рана на шелковом сапожке королевского пурпура была зашита темно-синей ниткой — вероятно, более подходящей у Доры не нашлось. Некоторые ботинки были грязными, а некоторые — на столе — находились в процессе чистки и полировки при помощи содержимого маленьких металлических горшочков. Я задавался вопросом, откуда все это взялось, но еще больше меня интересовал предмет, занимавший почетное место в рабочей половине коттеджа.

Между делом я опустошил свою миску, а Радар — свою. Дора взяла их и вопросительно подняла брови.

— Да, пожалуйста, — сказал я. — Но не кладите Радар слишком много, иначе она проспит весь день.

Дора положила сцепленные руки на затылок и закрыла глаза. Потом указала на Радар:

— Пат.

— Путь?

Дора покачала головой и изобразила ту же пантомиму.

— Паат!

— Ей нужно поспать?

Обувщица кивнула и указала на то место у плиты, где Радар лежала раньше.

— Она уже тут спала? Когда мистер Боудич приводил ее?

Дора снова кивнула и опустилась на колено, чтобы погладить Радара по голове. Радар смотрела на нее с чуством — могу ошибаться, но думаю, что это было обожание.

Мы доели вторую порцию тушеного мяса. Я сказал Доре «спасибо», Радар повторила то же глазами. Пока Дора убирала наши тарелки, я встал, чтобы посмотреть на тот предмет в обувной больнице, что привлек мое внимание. Это была старомодная швейная машинка, из тех, что работают, когда нажимаешь педаль. На ее черном корпусе выцветшим золотом было выведено слово «ЗИНГЕР».

— Это принес мистер Боудич?

Она кивнула, похлопала себя по груди и потупилась. Когда она подняла голову, ее глаза были влажными.

— Он был добр к тебе, — она кивнула. — И ты была добра к нему. И к Радар.

Она сделала над собой усилие и внятно произнесла:

— Таа.

— У тебя так много обуви. Где ты ее берешь? И что с ней делаешь?