Сказка моей жизни

В это же посещение я имел приятный случай возобновить знакомство с Листом, который, как известно, был приглашен сюда капельмейстером театра. Он главным образом задался целью проводить в репертуар такие выдающиеся музыкальные произведения, которым иначе трудно было бы вообще пробраться на сцены немецких театров. Так, например, в Веймаре была поставлена опера Берлиоза «Бенвенутто Челлини», имевшая для веймарцев особый интерес благодаря главному герою, которого изобразил и Гёте. Особенно же увлекался Лист музыкой Вагнера, которого и пропагандировал, не щадя сил, и постановкой его опер на сцене Веймарского театра, и журнальными статьями. Он даже издал на французском языке целое сочинение о двух операх Вагнера – «Тангейзере» и «Лоэнгрине». Лист называл Вагнера первым из современных композиторов, с чем я, руководствуясь непосредственным чувством, не могу согласиться. Мне кажется, что вся его музыка – продукт одного ума; я восхищаюсь в «Тангейзере» бесподобными речитативами, особенно в рассказе героя о его пилигримстве в Рим; я признаю грандиозность его музыкальных картин, но мне недостает в них цветка музыкального искусства – мелодии!

Вагнер сам писал либретто для своих опер и, как поэт-либреттист, занимает очень высокое место; в его операх большое разнообразие сцен и положений. Самая же музыка его хлынула на меня в первый раз, как я слышал ее, словно какое-то море звуков, и я совершенно изнемог под его волнами и физически и душевно. Поздно вечером по окончании оперы «Лоэнгрин», Лист – весь огонь и вдохновенье – вошел ко мне в ложу, где я сидел усталый и подавленный, и спросил: «Ну что скажете теперь?» Я ответил: «Я чуть жив!» «Лоэнгрин» показался мне могучим, шумящим деревом без цветов и плодов.

Надеюсь, меня поймут как следует: мое суждение о музыке имеет ведь очень мало значения; я только требую от музыки, равно как и от поэзии, трех вещей: ума, фантазии и чувства, а это последнее сказывается в мелодии! Я вижу в Вагнере выдающегося современного композитора, великого своим умом и волей, мощного сокрушителя старой рутины, но мне кажется, что ему недостает той искры божественного огня, который вдохновлял Моцарта и Бетховена. Многие знатоки музыки держатся насчет Вагнера мнения Листа, и публика кое-где примыкает к ним. В Лейпциге Вагнер имеет теперь успех, но не то было раньше. Несколько лет тому назад я присутствовал на концерте в «Gewandthaus»; после других музыкальных номеров, награжденных аплодисментами, была исполнена и увертюра к «Тангейзеру». Я слышал ее в первый раз, так же как и самое имя Вагнера; меня поразила грандиозность рисуемых композитором музыкальных картин, и я принялся горячо аплодировать, но меня не поддержал почти никто. На меня смотрели, начали даже шикать, но я остался верен своему впечатлению и продолжал хлопать и кричать «браво», хотя от смущения даже покраснел. Теперь, напротив, все аплодировали «Тангейзеру» Вагнера. Я рассказал об этом случае Листу, и он и все его музыкальные сторонники наградили меня громким «браво» за то, что я последовал тогда влечению моего непосредственного чувства.

Из Веймара я отправился в Нюрнберг. Вдоль полотна железной дороги протянут телеграфный провод! Я истинный датчанин, и сердце мое радостно забилось от гордости за свое отечество. Я услышал, как один отец, ехавший со мною в вагоне, сказал сыну, указывая на телеграфный провод: «Это открытие датчанина Эрстеда!» Я был счастлив, что принадлежу к одному с ним народу!

В сказке «Под ивой» я описал Нюрнберг, этот чудный старинный город, а поездка моя через Швейцарию и Альпы послужила фоном для нее. В Мюнхене я не был с 1840 года. Я сравнил этот город в «Базаре поэта» с розовым кустом, ежегодно пускавшим новые побеги, причем каждая новая ветвь являлась новой улицей, каждый лепесток дворцом, церковью или памятником – пока наконец не стал целым деревом, в полном расцвете пышной красоты! Один из прекраснейших цветов – «Базилика», другой – «Бавария». Так же выразился я, и отвечая на вопрос царствовавшего тогда короля Людвига – какое впечатление произвел на меня Мюнхен. «Дания лишилась великого художника, а я друга!» – сказал он, наводя разговор на Торвальдсена.