Сказка моей жизни

Целую ночь провели мы в дороге и к восходу солнца прибыли к заставе Скьэльскёра. Вид осужденных произвел на меня потрясающее впечатление, которого я не забуду никогда. Их везли на телеге; смертельно бледная молодая девушка ехала, склонившись головой на широкую грудь своего возлюбленного; позади них сидел изжелта-бледный, косоглазый и черноволосый, растрепанный работник, кивавший головою своим знакомым, которые прощались с ним. Прибыв на место казни, где уже стояли приготовленные для них гробы, осужденные пропели вместе со священником последний псалом; высокое сопрано девушки покрывало все остальные голоса. Я едва стоял на ногах; право, кажется, эти минуты были для меня тягостнее самого момента казни. Я увидел затем, как подвели к месту казни какого-то эпилептика и заставили его напиться крови казненных – суеверные родители воображали этим исцелить его. После того они бросились бежать с ним прочь и бежали до тех пор, пока он, выбившись из сил, не свалился на землю. Какой-то стихокропатель продавал тут же «Скорбную арию». В ней автор говорил от лица самих осужденных, а сама «ария» пелась на мотив «Я невзначай попал сюда», что звучало довольно комично.

Долго преследовали меня и во сне и наяву воспоминания об этом ужасном зрелище; оно и теперь еще стоит передо мной так живо, как будто все случилось только вчера.

Зато больше никаких сколько-нибудь значительных событий в нашей жизни не происходило. Один день проходил, как другой, но чем меньше переживаешь внешних событий, чем тише и однообразнее течет жизнь, тем скорее приходит на ум заносить все переживаемое на бумагу, вести дневник. И я вел в то время дневник, из которого еще сохранилось несколько листков. Из них ясно видно, каким я был тогда ребенком. Привожу оттуда несколько выписок. Я был тогда уже в предпоследнем классе, и все мои желания и мечты сосредоточивались на одном – желании выдержать экзамены и перейти в последний класс.

Вот что я писал в дневнике:

«Среда.

Печально взял я Библию и решился погадать на ней; я открыл ее наугад, и глаза мои упали на следующие слова: «Погубил ты себя, Израиль; ибо только во мне твоя опора». Да, Отец мой, я слаб, но Ты видишь мою душу и поможешь мне перейти в четвертый класс. – Выдержал из еврейского.

Четверг. Нечаянно оторвал ножку у паука. – Выдержал из математики. Господи, благодарю тебя!

Пятница. Господи, помоги мне! – Сегодня такой ясный зимний вечер. Экзамены наконец прошли. Завтра узнаю результат. Месяц! Завтра ты осветишь или бледного, уничтоженного, или счастливейшего из смертных! Читал «Коварство и любовь».

Суббота. Господи! Теперь судьба моя решена, но мне еще неизвестна. Что-то ждет меня? Господи! Господи! Не оставь меня! Кровь так и приливает к сердцу, все нервы натянуты… О Господи! Всемогущий Творец! Помоги мне! Я не стою Твоей помощи, но будь милостив ко мне! (Позже.) Я перешел. Странно, я думал, что куда больше буду радоваться этому. В 11 часов написал матушке и Гульбергу».

В это же время я дал Богу обещание, что, если перейду в старший класс, пойду в следующее воскресенье к причастию. Я так и сделал. Из этого можно видеть, как плохо я, несмотря на все свое благочестие, разумел отношения человека к Богу, а ведь мне было тогда уже двадцать лет. Ну какой же другой двадцатилетний юноша станет вести подобный дневник!

Директору надоело жить в Слагельсе; он стал хлопотать о переводе на открывшееся место директора гимназии в Гельсингёре и получил его. Он сообщил мне это и, к удивлению моему, предложил ехать с ним, обещая заниматься со мной еще отдельно и подготовить таким образом года в полтора к университету, чего мне не удастся, если я останусь в здешней гимназии. Перебраться к нему мне следовало тотчас же; он принимал меня на полное содержание за ту же плату, которую брали с меня в другом месте. Я должен был немедленно отписать обо всем Коллину и спросить его согласия. Скоро оно было получено, и я перебрался к директору.

Итак, мне предстояло уехать из Слагельсе! Я успел уже сблизиться с некоторыми товарищами и семействами в городе и очень сожалел о разлуке с ними.

Я уехал с директором в Гельсингёр. Поездка туда, вид Зунда, покрытого кораблями, Кулленские горы и красивая живописная местность – все это произвело на меня сильное впечатление, которое я и описал в письме к Расмусу Нюропу. Я остался так доволен этим своим письмом, что разослал копии с него и многим другим знакомым. К несчастью, и Нюропу оно так понравилось, что он напечатал его в «Копенгагенской галерее»; таким образом, всякий, кто получил копию с этого письма, мог думать, что именно им-то полученное письмо и напечатано.