– И в самом деле – ничего не умею, – согласился Семен Семеныч. – Но ведь живут же как-то в нашей стране люди? Это значит страна такая, значит, достигла она уже таких высот совершенства, что в ней даже человек, который ничего не умеет, и тот не помрет с голоду.
Семен Семеныч даже забыл про кипяток, встал в центре кухни. Ему стало казаться, что он опять на трибуне или, в крайнем случае, по дороге на работу, что на него опять смотрит вся страна, весь советский народ. Но вспомнил о детишках, сел, посмотрел на пакет с пряниками и конфетами и добавил:
– Давайте только ничего не будем есть, а отдадим все это детям.
Теперь настала очередь встать посреди кухни гостю. Тот даже смахнул слезу и в полной решимости достал из-под шинели ручку и бумагу.
– Пишите заявление!
Куда писать заявление, такие вещи Семен Семенычу не надо было объяснять. Такие вещи Семен Семеныч понимал с полуслова, потому что был настоящим советским человеком.
– Жалованье вам хорошее положим! – продолжал незнакомец. – Опять-таки сыты будете. Детишкам подарки снова сможете дарить.
При словах о детишках Семен Семенович развернулся к собеседнику и с каким-то невероятным напряжением в лице произнес:
– А не могли бы вы и детишкам жалованье положить!
– И детишкам положим, и их родителям, но не всем сразу. Пишите заявление!..
МОРАЛЬ… ТО ЕСТЬ ИНТЕРМЕДИЯ.
Тут в полемику с автором вступает Мораль – женщина средних лет, что называется «при всем», но это «все» скрыто под одеждами, которые к нашему времени изрядно износились.
«Ни одно произведение о настоящем советском человеке не должно оставаться без морали», – говорит Мораль.
«И ни одна сказка без присказки», – добавляет автор.
«Будьте бдительны к новым чувствам и эмоциям, – продолжает Мораль. – Ибо неизвестно откуда и с какой целью они к нам приходят. Станьте хозяином своей души. Ибо если вы им не станете, то обязательно превратите свою душу в коммуналку. Что, в общем-то, тоже, с учетом запросов времени, не совсем плохо. Я все сказала!»
«И я там был, мед-пиво пил (с пряниками и конфетами), по усам текло, а в рот не попало», – подумал автор.
И зажил Семен Семеныч с тех пор, как кот в масле. Бананы, ананасы ему из-за границы присылать стали. Детишки за ним опять косяками начали ходить. Но чем больше вот так вот жил Семен Семеныч, тем больше недоумевал – как же за все это он расплачиваться-то будет. А им, как впоследствии оказалось, никакой платы и не требовалось. Они и так были рады радешеньки, что получили-таки заявление, первое настоящее заявление от настоящего советского человека в американскую разведку.
Но Семен Семеныч-то ничего об этом не знал. Поэтому поселилась с тех самых пор в душе у него раздвоенность. И никак он не мог от этой раздвоенности избавиться.
И вот, наконец, уже почти отчаявшись – сколько таланту было в этом человеке, и как грандиозен был его талант, теперь уже не побоюсь этого сказать, – Семен Семеныч, чтобы преодолеть раздвоенность в своей душе, решил преодолеть раздвоенность во всем мире. И после этого, значит, успокоиться. Решил примирить две непримиримые державы. Ну, а как решил, так, выходит, и сделал.
Сидят они как-то с Джоном по кличке «незнакомец» на той же самой кухоньке (Джон как раз зарплату и подарки от известных американских фирм привез), выпивают, и вдруг Семен Семеныч говорит:
– А хочешь, Джон, я тебя с товарищем Сталиным познакомлю?
– Хочу! – говорит Джон.
– Запросто! Пошли, – говорит, – в Кремль!
– Пошли!
И пошли они в Кремль. И шли они долго. И помогали друг другу преодолевать различные трудности. И когда у Семен Семеныча кончались силы переставлять свои ноги, ноги ему переставлял Джон. И вышли, наконец, они из леса в широкое поле и подошли по этому полю к Кремлю. А возле Кремля ходит часовой. Как оловянный солдатик шаг печатает, и винтовкой делает то взад, то вперед.