Сказки дальних странствий

Бар Аленки размещался наверху, здесь было полутемно и прохладно. Она ждала нас, одетая в красную кофточку с бархатным черным бантом, помахала из-за стойки рукой и указала нам на столик в углу — он предназначался для офицеров парохода, главным образом для пассажирской службы.

— Я вам сейчас такую вкуснятину сделаю! — подмигнула она нам.

Мы сели. Нестеров набил трубку, и Аленка принесла нам два бокала с коктейлями.

— Сама придумала, — сказала она. — Потом скажете, понравилось ли.

Я отпил глоток. Действительно, коктейль был вкусный, а Нестеров к нему не притронулся, задымил трубкой.

— Это хорошо, что она уже дома, — сказал он. — А то я беспокоился… Почему так: когда сам в море — все нормально, а когда кто-то из близких уходит — тревожно… Ты это заметил?

Но я не стал ему отвечать, я подумал — вот он сидит напротив меня, довольный, счастливый, все горести, что принесла ему разлука, отошли, и теперь у него одна забота: а как там Нина? Но ведь и эта забота может принести радость, а вот с Юрой все иначе, он пережил гораздо больше, а еще предстоит перенести боль и другому человеку — Леше, и неизвестно, чем это кончится. Неужто так всегда — радости одних вырастают на бедах других?

— Мы с тобой давно не разговаривали, — сказал я. — И ты мне ничего не говоришь: как ты относишься к Юре?

Он не ожидал этого. Он был сейчас занят собой, он то и дело вынимал из кармана радиограмму, но тут же свертывал ее, потому что, наверное, знал наизусть.

— К Юре? — переспросил он, выпустил облачко Душистого дыма и, прищурившись, задумался, потом сказал: — Честно говоря, Костя, мне его жалко… Вообще в нем много жалкого… По не это главное.

— А что?

Он опять задумался и, помолчав, сказал:

— Понимаешь, есть вот такие люди… я не знаю, сумею ли я объяснить… которые стараются все делать правильно… очень правильно. Но эта правильность иногда оборачивается пакостью. Мне о нем Нина много рассказывала. Еще про студенческие его годы… Ты вот посмотри, у него каждый шаг вроде бы очень верный. Он и рапорт этот написал, исходя из железного закона. А вот что из этой правильности получилось… Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — сказал я. — Но ведь и ты все делаешь правильно.

— Может быть. Но однажды я на этом обжегся… Однажды я понял, что есть такая формальная правильность, которая для успокоения совести существует, а на самом деле она полная дрянь. И, может быть, страшнее ее ничего нет.

— Как же ты это понял?

— Помнишь, я тебе рассказывал, ко мне друг пришел с затонувшего «Урана». Он посидел со мной и извинился, потому что трусом считал меня когда-то и так назвал перед командой… Вот он ушел от меня, и я стал размышлять: все меня сейчас считают правым. Не пошел в море на неверно загруженном пароходе. Это, мол, другим пример. Все так считают… А я все время чувствовал — тут какая-то закорючка. Что-то уж очень мне душу жмет. И он меня, мой друг, сам того не зная, к этой мысли подвигнул… Да, конечно, я прав был, что высказал все напрямую капитану, и что рапорт написал, и в пароходство пожаловался, но… Речь-то о жизни людей шла. Я все это сделал и пошел спать домой, а пароход со смертельной опасностью в море ушел. И вот тут-то мне биться и биться до конца. Хоть в Москву лететь к министру, хоть куда… Вот так, Костенька, я вроде бы нрав… а ведь это правда такая — формальная, что ли… Ее очень легко напоказ выставлять… Если бы я истинно был прав, то люди не погибли бы.

Неторопливо пили пассажиры чай внизу под нами, вели свои спокойные беседы, негромко звучала музыка небольшого оркестра, девушки-официантки разносили бисквиты, а я сидел и думал: это же надо так жестко относиться к себе! Обычно человек находит в душе своей оправдание поступкам — это, как я где-то вычитал, одна из защитных реакций нервной системы, — а Нестеров ищет свою вину там, где вроде бы и нет ее.

— Так ты и ходишь со своей виной? — спросил я.

— Так и хожу.

— Тебе это нужно?

— Нужно… Слушай, Костя, я тебя не заставляю принимать мои мысли. Каждый может размышлять, как хочет. Но для себя я знаю — нельзя цепляться за правила. Ими легче всего прикрываться и, прикрываясь, прослыть правдолюбцем. Недаром ведь кем-то уже сказано: все было по закону, а вышла гадость. Да и когда цепляются только за правила, поневоле приходят к крайностям… Вот от сих до сих. И тут уж забывают, что правила эти существуют, конечно же, ради человеческого блага. Для этого они и были выдуманы. Но крайности тем и отличны, что они заслоняют конечную цель, а выдвигают на первый план иную — соблюдение… Такой путь, Костя, легче, он прямолинеен, но он убивает человека.

— Вот так ты думаешь о Юре? — спросил я.

— Думал, — поправил он.

— Ну, а сейчас?

— А сейчас… — Он улыбнулся и повращал в пальцах стакан с коктейлем. — Поживем — посмотрим… Но его здорово тряхнуло. Когда человек проходит через такое, в нем обязательно что-то должно измениться. — И, сузив глаза, он засмеялся. — Мы же с тобой, Костя, не психологи и не профессора. Мы моряки…

— Ну и что?

— А ничего… Просто в море каждый должен быть перед собой честен.

— А на берегу?