Сказки и были Безлюдных пространств

Правда, было событие, которое внесло в эту летнюю жизнь печальную нотку: мама и новый папа Кустика увезли его отдыхать к морю. Никто теперь не дразнил девчонок, не убегал с воплями от заслуженных щекоталок и не развлекал друзей подслушанными в космосе историями.

Уезжая, Кустик утешал друзей и себя:

– Это ведь всего на две недели.

Две недели оказались громадным сроком. Кустик успел прислать два письма. Одно короткое: как приехали, какой чистый на пляжах под Калининградом песок и какие «щекотательные» у волн гребешки. А второе…

Вот отрывки из него:

«…Один раз, когда я лежал с закрытыми глазами на песке, кверху животом, ко мне кто-то подошел и лизнул бок. Я заорал от щекотки и откатился. И увидел, что это щенок. Он испугался, но не убежал. Только отскочил. Он был мокрый. Стоял и смотрел на меня и махал хвостом, с которого летели брызги. Он был рыжий, с черным пятном на ухе. Ухо было лопухастое…

…Конечно, мама и дядя Игорь (который ее муж) сперва говорили, что это безумие. Что невозможно везти собаку с собой в такую даль, через полстраны и даже через заграницу, через Литву. Нужны всякие разрешения и ветеранские справки…»

– Ветеринарские, – поправила Тина. – Все перепутал, Кустище необразованное…

Они лежали в тени паровозика Кузи, и Платон читал письмо вслух.

– А вообще-то он складно пишет. Он точно будет писателем, – защитил Кустика Ник. А Шурка дернулся от нетерпения:

– Что дальше-то? Про щенка!

«…ветеранские справки и специальный билет. И что надо отдать щенка местным ребятам, если не найдется хозяин…»

– Ага, один такой щенок уже попал к «ребятам»… – не выдержал Ник.

– Не все же ведь злодеи, – вступилась за приморских мальчишек Женька.

Платон глянул поверх листа:

– Вы будете слушать или нет?

«…местным ребятам, если не найдется хозяин. Но я поднял такой рев, что содрогнулось все Балтийское побережье…»

– Да, он точно будет русским классиком, как Лев Толстой…

«…Балтийское побережье. Было ужасно стыдно реветь во всю мочь, да еще при посторонних, но я же старался не для себя, а для Гриши Сапожкина…»

Все запереглядывались.

– Слушайте дальше!

«…Потому что, когда я говорю „Гриша Сапожкин“, щенок начинает взвизгивать и плясать вокруг меня и даже кувыркаться через голову. Платон, Шурчик, Ник, Женька и Тина! Теперь читайте очень внимательно. Кажется, я знаю, какой это щенок…»

– Слово «какой» подчеркнуто, – сказал Платон.

«…знаю, какой это щенок. Потому что в шерсти его то и дело попадаются красные блестящие чешуйки. На здешних рыбах таких нет. Я уверен, что Шуркина рыбка доплыла до этого моря…»

– Вот это да… – шепотом сказал Ник. – Доплыла и превратилась?

Никто не возразил, что, мол, «так не бывает». Насмотрелись уже на всякое. Но Платон усомнился:

– Почему же не превратилась здесь? Поближе к хозяину? То есть к Грише…

Шурка покусывал стебелек овсяницы. Объяснил задумчиво:

– Кажется, я понимаю. Она услыхала мое желание в пути, когда я говорил про щенка Гурскому и Кимычу. Донеслось до нее… Но вернуться против течения она не могла. А там, на побережье, увидела знакомого Кустика…

Может, все так и было. А может, и не так. Но когда Кустик наконец вернулся и когда ребята вместе с Гришей Сапожкиным встретили его у вагона, лохматый рыжий песик выскочил из тамбура впереди всех. И прыгнул Грише на грудь. И заплясал вокруг него, закувыркался, завизжал от счастья.

Гриша поймал щенка за уши, поцеловал в мокрый нос, прижал к своей «мультяшной» майке с попугаями.

На перрон упало несколько красных чешуек, ребята подобрали их.

…Потом они часто гуляли по Буграм вместе. Шестеро друзей и новый их приятель со щенком. Щенок оказался «девичьей породы» (так выразился Гриша), и по общему решению из Рыка его переименовали в Рыбку.