Сказки и истории

Надо быть мягким, пластичным, тягучим сосудом, если уж так вышло, что в тебя ведро за ведром наливают вечность, как мы в детстве наливали воду в презервативы, щедрой рукой, пока не лопнет. Рано или поздно что (кто) угодно лопнет. Поэтому бессмертны только дырявые горшки. «Чтобы ни дна, ни покрышки» – не проклятие, а рецепт бессмертия, конспектируйте же!

Про ночь

Если выехать в сумерки,

и долго ехать на восток,

от бледно-зеленого горизонта к другому горизонту, темно-свинцовому, сочному, как майское небо в аду,

возникает очень четкое ощущение,

что наступившая ночь – дело моих рук.

Нет, немножко не так.

Просто кажется, что если бы можно было остаться на месте, не ехать никуда, то и ночи не было бы до сих пор. А так – есть. Но только потому что удалось до нее доехать.

Ночь, когда она – результат собственных усилий, а не обычная повседневная неизбежность,

приобретает особый смысл и великую ценность,

как, впрочем, всякая вещь, добытая в поте первого и последнего лица своего.

Про сентябрь

Невозможно молча захлебываться горячим солнцем и ледяным ветром,

делать вид, будто ничего особенного не происходит,

и на дворе стоит какая-то там дурацкая погода,

когда реальность в очередной, хрен знает какой по счету раз приоткрывает нам секрет бессмертия,

учит бестолковых плясать на краю времени, по несколько раз на дню пересекать наиважнейшую из границ – между льдом и пламенем,

а мы, лохи господни, с коровьей покорностью мычим: «Вот и кончилось лето, скоро зима», – и топаем в универмаг, выбирать пальто с цигейковым воротником,

в лучшем случае, стишки печальные записываем в блокноты, да трескаем свежие фрукты –

– это, подчеркиваю, в лучшем случае.

Всякий сентябрь в наших широтах – сумерки года, когда из всех тараканьих щелей лезет Несбывшееся, и его все еще можно разглядеть. Если успеть до темноты.

Про счастье

У меня определенно есть дудка.

И я, мягко говоря, умею с ней обращаться. В смысле, играю ничего так. То хорошо, а то и вовсе распрекрасно. Как пойдет.

Проблема такая: крысы мне на хрен не нужны, дети – тоже.

Дети, строго говоря, в первую очередь не.

То есть нет, пускай себе будут где-нибудь, или даже рядом. Я имею в виду, что никого никуда не хочу уводить. Не было такой цели, задачи такой не было. Они сами пошли зачем-то. С тех пор я все хожу себе и хожу, где вздумается, а они – следом. Причем то и дело спрашивают, когда привал, и хватит ли бутербродов. Я, понятно, могу отдать два своих, мне не жалко, я как-нибудь потерплю, но на всех явно не хватит, а запасов у меня нет, потому что я ж говорю, никто никого никуда уводить не собирался. Сами пошли, так хоть не ныли бы, что ли. Теперь-то.

Но я не о том вовсе, я о счастье.

Счастье, если кто не знает, это когда вдруг подходит к тебе ребенок, с виду – один из многих, только рукава ваши соприкасаясь искрят от статического электричества. Подходит, и говорит: «Слушай, у меня тут тоже есть дудка, давай теперь я тебе сыграю», – и играет ничего так. То хорошо, а то и вовсе распрекрасно. Ну, как пойдет.

Я-то конечно на край света не побегу ни за кем, я же знаю, у всякого свой свет и свои края.

Но формула счастья такова: «Давай теперь я тебе сыграю».

Про чужую свободу

Мне, сколько себя помню, очень нравилось отпускать на свободу живых существ. Нередко это приводило к самым нелепым последствиям.

Одна история особенно хороша.

Мне было лет пять – шесть, и мы приехали в Одессу, в отпуск. Незадолго до отъезда родители отправились на речку Турунчук и привезли оттуда раков для прощального пиршества. Загрузили добычу в ванну и пошли кипятить воду в выварке, чтобы их сварить.

Следует сказать, что мне вовсе не было жалко раков. К тому же они являлись моей любимой едой и совершенно меня в этом качестве устраивали. Но врожденное стремление к чужой свободе сыграло со мной (и раками) злую шутку. Мне показалось, что это как-то нехорошо и некрасиво – держать раков в плену. Пленных, думалось мне, надо отпускать на волю, даже в ущерб собственным интересам.

Задача моя осложнялась спецификой телосложения пленников. Проще говоря, мне не нравилось, что у раков есть клешни. Было совершенно ясно, что такой ка-а-а-ак цапнет – и все! Палец откусит запросто. Это сейчас мы с вами понимаем, что вряд ли, а в пять лет у меня никаких сомнений на сей счет не было: откусит палец, и точка.

Несколько минут меня раздирали сомнения, но жажда свободы победила страх.

И вот я хватаю рака за туловище и несу его в гостиную. Рак шевелит страшным клешнями и вообще дергается, но я не сдаюсь, несу. У меня была гениальная идея: ракам надо помочь спрятаться под диванам, а потом они – ну не дураки же! – сами сообразят, как выбраться, найдут дорогу домой.

Мне удалось перенести под диван четырех раков. Потом папа с братом уселись на этом самом диване играть в шахматы, и носить раков стало некуда. Но совесть моя была чиста. Ясно же, сделано, все что возможно.

Остальных раков сварили. Они были вкусные.

А потом закончился отпуск, и мы уехали.