Сказки Мишоги. Книга 2. Игры мироздания

– Он был среднего роста, седой и волосатый, руки сильные и волосатые, даже из ушей густые, седые волосы растут. И двигается, будто перекатывается, как ртутный шарик. Глаза, на удивление, – синие. Лицо доброе, совсем как домовой, из народных сказок.

– Я чай заварил. К чаю изюм приготовил, шоколад самодельный, как положено, с тёртыми орехами. Пьём чай не торопясь. Глядим в окошко вагона, разговариваем. Пообвыкли немного. Он смотрит на меня: «И где тебя так?».

– Да, – в шахте.

И рассказал, что да как, про сантиметры, которых не хватило до инвалидности, или до смерти.

– Бог миловал, – говорю, – обошлось.

Сергий и говорит: «Да нет, не миловал. Видно мироздание, тебя, к чему-то другому готовит».

– Что-то неохота мне подвиги совершать, – шучу я.

– А к подвигам, заранее никто не готовится, само как то складывается, – ответил он.

И достал бутылку.

– Самогон будешь?

– Нет, в дороге не пью, – отвечаю.

– Дед пожал плечами, достал рюмку, налил, и сразу выпил, – закусывать не стал. Молчим, – смотрим в окно. Переезжаем речку, – коровы на водопой пришли. Поезд тащится медленно, – можно всё хорошо разглядеть. Переехав мост, остановились. Полустанок, какой-то, будка железнодорожника и всё. Будка красиво покрашена. Замысловатая ограда вокруг будки. Чуть поодаль, среди побеленных деревьев, стоит небольшой монумент.

«Памяти погибших воинов». Освобождавших эти места от «фашистов».

– У нас в деревне, крест стоит, над братской могилой – «Памяти погибших инвалидов».

– Я молчу.

– Во время войны поставили, сразу после…

– Он посмотрел на меня, попросил чайку заварить – свежего. Заварил, сидим, ждём когда запарится. Дед задумался о чём-то. Я не тревожу. Разлил в чашки, пьём. Молчим. У мужиков бывает так, каждый о своём молчит. Дед не просто молчал, видно было, – вспоминает что-то.

– Это было в войну последнюю, – «Отечественную». Когда Гитлер объединил Европу, а до него Наполеон объединял и войной на нас шёл.

Я слушаю, не переспрашиваю.

– Вся Европа работала на него, вооружение и солдат поставляла, – на Гитлера.

– «Все побывали тут», – он кивнул за окно.

– Когда наши отступали, в начале войны. Мужики ушли с войсками, остальные в лес,– парни, деды. Скотину уводили в леса. Девушки лазарет в лесу соорудили. Получился маленький лесной колхоз.

– В деревне Бабы с детками малыми и инвалиды при них остались, хоть какая-то подмога от них будет. Мужикам немного обидно, и как-то не по себе, а что поделаешь, многие из них даже воды принести в ведре не могут, не то что – партизанить.

– Старшим над инвалидами был, – «Рабина». Из донских казаков. Как в «гражданскую», порубали его шашками под рябинами. Выжил, и остался жить в деревне. Двигается тяжело и медленно, но «горластого» и отважного, казака в нём видно сразу.

– Другие, тоже немощные. Кто по глупости под косу попал, кто под брёвна. Одного медведь поломал. Да мало ли у мужика причин стать инвалидом. Тяжкая это доля. Вроде и здоровье есть, а работать не можешь. И чувствовать себя обузой.

– И каждый из них, наверняка, задавался вопросом: «Почему это с ним? За что? Зачем?».

– Так вероятно заведено, чтоб мужик ходил по краю пропасти. Кто-то проскакивает, а кому-то другая судьба.

– Пришли «немцы», свои порядки принесли, оброк установили.

– Деревня как бы дыхание остановила. Не хочется дышать одним воздухом с этими… Время, тоже каким-то резиновым кажется. Каждая минута под бременем оккупантов долго, и изматывающе тянется. И очень хочется, избавится от этих «нелюдей», или хотя бы навредить им, каким-нибудь способом.

– Вот, в одно весеннее утро приехали каратели, или полицаи. Мстить за партизанские вредительства.

– Согнали всю деревню, абсолютно всю. Загнали в большой, дощатый сеновал. Последними зашли «немощные». После обыска деревни, открыли ворота и зачитали приказ, о расстреле нескольких жителей деревни. И сразу стали брать первых, кто попался, и получилось так, что забрали они инвалидов. Да те и не таились.