Сказки зимнего перекрестка

Он с безопасного расстояния протянул даме в кресле разлапистую еловую ветвь с длинными бронзовыми шишками, похожими на тугие тициановские локоны. Та приняла этот неуклюжий знак внимания не моргнув и опустила на подлокотник поперек себя, словно ветка была для нее чрезмерно тяжела.

На ней были широкие, оливкового цвета брюки с наглаженной стрелкой, коричневый блейзер, блузка и платок на шее. Ни на одежде, ни на бледном лице, обрамленном черными гладкими волосами, подстриженными в каре, ни морщинки. Ядовито выделялось только яркое пятно губ, и глаза были серыми, как лед в пасмурный день.

— Я полагаю, — сказала она, — ты верно определил ситуацию, и поступаешь правильно. Однако мне было бы приятно знать, что всю ответственность ты берешь на себя.

— Да-да, — закивал мой славный норвежец, — разумеется. Ты тут ни при чем. Просто отвори ему свои Врата и переправь его к Перегрину. Он в дороге сам приспособится, но, ты же понимаешь, сперва ему придется трудновато. Осознать, адаптироваться, вписаться в правила, и все такое… Мы же с тобою первые. Надо ему помочь освоиться.

— Опыт показывает, Внутренние делают это достаточно быстро, — усмехнулась Палома. — Как правило, они великолепно осваиваются, достигнув Иманта. Где и застревают. Хм… вот кто потенциально не слабее Норны, а?

— Имант сам не знает своей силы, — хмуро сказал Вегар. — И слава богу.

— Если бы даже и знал, — возразила Палома, — я думаю, его бы это не изменило. Этот лоботряс — счастливец.

— Ну, в общем, я — все, — вымолвил Вегар, переминаясь с ноги на ногу: большой, неуклюжий, неуместный. Уж не чаял, видно, вырваться из-под ее рентгеновского взгляда. Королевским взмахом руки Палома отпустила его. Я остался стоять, как бактерия под микроскопом. Тезка дочери Пикассо. Палома — «голубка».

Сесть она мне не предложила, и некоторое время мы молчали, причем она явно не испытывала никаких неудобств. Я даже заподозрил, что она обо мне забыла. Однако это оказалось не так.

— Расскажите, — предложила она, — как все случилось.

Попутно размышляя, я выложил ей отредактированную на ходу версию случившегося. Вопреки теплившейся во мне надежде, она тоже не поспешила назвать мне географический регион. Вместо того, чтобы отправить меня топать своим ходом в расчете на милицию, все как один местные хозяева предпочитали передавать меня из рук в руки. Горький житейский опыт свидетельствует, что в экстремальных обстоятельствах блатной путь результативнее и надежнее, а потому я смирился.

— М-да, — протянула она спустя минуту или две после того, как я замолчал. Должно быть, придерживалась известной китайской мудрости насчет торопливого зайца, у которого пятки в помете. Сорок лет, мстительно подумал я. Стервы полностью выспевают приблизительно к этому возрасту.

— Это, разумеется, Норна, — продолжила она. — С нею и разберетесь, если дойдете до конца.

Жалкое зрелище Вегара, мнущего в ручищах лыжную шапочку, все еще стояло у меня перед глазами, а потому в отношении нее я был настроен весьма агрессивно.

— Не могу сказать, — начал я, — как я ему, — кивок на дверь, - благодарен…

— Да, — сказала она. — Парадоксально, но факт. Вопреки, а может, именно благодаря суровости своего сезона, Январь — добрый и отзывчивый бог. Ничто не должно доходить до абсурда.

— Кто? — ошеломленно переспросил я.

Она поглядела на меня искоса и не сочла нужным повториться.

— Он не представился? Предоставил мне делать это? — она усмехнулась, переплетя на коленях длинные пальцы в ярком лаке. — После столь продолжительного знакомства я и не подозревала в нем чувства юмора.

Мне казалось, что в ее интерьере Вегару явно было не до чувства юмора. Вспомнилось, какая ему выпала суматошная ночь. Элементарно забыл между телятами и гномами. Да и я, скорее всего, ему бы не поверил. С чего это я должен верить во всякий мистический бред?

Однако имидж Паломы исключал любое проявление недоверия. Наверное, потому, что в ней не было и искры юмора.

— Леди… Февраль? — озарило меня.

Она равнодушно кивнула. В иное время в ином месте я преисполнился бы гордости за свою догадливость: недаром говорят, мол, программист способен править миром! По крайней мере, своим, виртуальным миром — точно. Но сейчас я был растерян настолько, что даже не порадовался. Отчетливо понимал только, что логика в моей ситуации — лоцман никудышный.

Однако математиков недооценивают. Имея в своих руках самый гуманитарный из всех технических инструментов, из всех «физиков» мы самые лиричные. Наши головы похожи на старый жесткий диск. В них, в своих ячейках памяти, хранится, ожидая своей очереди, масса на первый взгляд ни к чему не пригодных сведений. Неужто же я на каждое время года стихотворной строчки не подберу? Тем более, февраль…

— Февраль, — вдохновенно начал я, — достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд…

Она расслабилась в кресле.