Сказы на деревне. Утопленница

Хотите – верьте, хотите – нет. А портрет Настасьи уцелел. Нашли его, когда разбирали развалины. Изрезанный, истерзанный. Отдали его ведунье одной на хранение. Жила она в соседнем селении. И без долгих уговоров согласилась. Да только попросила, чтобы дед Захар к ней пришёл. На разговор.

Пришел к ней Захар. В хате полутемно, на столе свеча догорает. Дед сел напротив. Ведунья тут же перо гуся подожгла, молча, досмотрела, как оно увядает, остатки бросила в кружку и заговорила.

– Ты, Захар, давно на селе живёшь?

– Да, всю жизнь. От рождения.

– Длинная у тебя жизнь была, много видал на своём веку.

– Жизнь, как жизнь. Видал, как и все. Одни рождаются, другие умирают. Что тут говорить.

– И много при тебе умерло то, родных твоих?

– Жена, сын покинули меня слишком рано. Много это или мало – судить не мне. Но больше у меня никого не осталось.

– А жена твоя, Настасья, чего умерла? Поговаривали, что утопла. Да ведь никто не нашел тела её.

– Так, а мне почём знать? С тех пор много воды утекло.

– А сын твой, как погиб? Ушел в лес… да не вернулся.

– Ушёл, потому что мать искал, да так и сгинул. Как и она. Неведомо куда.

– Так давно же это было.

– Давно.

– Послушай Захар. Я, таких как ты, видала, но мало. Вурдалаками вас в народе зовут. Много лет живёте вы в селении, тихо и мирно. Люди мрут, и забывают кто ты и сколько лет. А кто больно внимательный – долго не задерживается в селении: уезжают или пропадают куда.

– Бабка ты тоже не молодая. Ведунья тебя называют, но ведь ты старее моего будешь. Ведьма ты.

– Коль любезностями мы обменялись. Ты расскажи мне, почему художника пощадил?

– Этого не скажу. У Настасьи сама спроси. Вон она за спиной стоит.

И вправду появилась красивая девица. Стоит и свет от неё исходит. Светлая душа. Каких свет не видывал. Глаза потупила, в пол смотрит.

– Так это не Настасья. И почему все порешили, что это она?

– Как не она? Старуха ты все знающая, но не всё ведающая. – Обиделся Захар, руки сложил и покосился на девицу. – Это Настасья моя. Дурная баба ты.

– Может и дурная. Но не глупая. Ко мне заходила Девица, которую ты Настасьей зовешь. И сказывала: Святослав погиб по вине твоей. Молодец то наш. Первый жених на деревне. Она всё видела глазами с портрета. Ты избу из нутрии запер и поджег ученых умов заживо. А сам выскочил в окно вороной чёрной. И не было тебя.

– Ну, Настасья. – Покосился он опять на девицу, а та в пол смотрит, еле улыбку скрывает. Руки на подол сложила. И стоит.

– Так ведь оно? – не уступает ведунья.

– Ну, черт с тобой. Пусть так.

– А Митяя ты же съел!? Пока художник прибывал в чистилище, куда ты его сослал. И землю ты перекопал, пока твой попутчик Святослав околдованный спал. Но он-то почуял неладное. Ты ему и придумал погибель. Свёл художника в уезде с ученым семейством. Знал негодяй, чем Святослава удивить. Умы-то учёные на историю повадились и приехали за смертью своей. И художника в нужный момент сослал, чтобы они встретились в одном доме постоялом. Зоркий у тебя глаз и нюх, далеко видишь и слышишь. Да больно уж самодовольный!

– Старуха, ты меня начинаешь тревожить. Шибко и ты самодовольная. Не уж то думаешь, что на тебя управы не найдётся?

– Управы, папенька. Какой управы? Ты и так маменьку похерил и утопил ты её, ради Глафиры. И лик Глафиры ты всем внушил, вместо маминого. Только и та утопла, после снедаемая совестью своей. Знала она, что ты жену утопил. Из-за неё утопил, греховник. Люд, как мама выглядит, позабыл по твоей воле. – Сказала Настасья настойчиво, глядя в глаза Захару.

– Папенька? Какой я папенька тебе? Глафирушка, не уж тебя эта ведьма околдовала?

– Давно нет Глафиры твоей. Забрали её душу в обмен на мою, папенька. Сын я твой, похеренный.

Тут я опешил. Как сын. Не уж то он? Я заметил, что Глафира стала не разговорчива в приходах и молчалива. Думал, грустит, отправлял ей души парней наших, чтобы не скучала в чистилище. А это сын мой, окаянный. Тьфу. И ведьма эта, не уж моя Настасья и вот они заманили меня в ловушку, чтобы суд вершить. Не бывать этому. Хотел обернуться я вороном, да улететь: ставни закрыты и дверь заперта. Не выйдет.

– И что вы задумали? Настасья и сын мой новоявленный? Убить? Прибейте, да только смерти я не боюсь!

– Гнить тебе здесь до скончания веков в селении своём. Дальше за его пределы не выйдешь. А коли выйдешь – помрёшь смертью мучительной. Помяни моё слово. – почти шипя, проговорила ведунья.

– Всю жизнь я там прожил. Что изменится. Глафиру иную найду.

– Найти то найдешь, только омолодиться ты не сможешь. Сожгла я твоё перо воронье, которое в пожаре уцелело, а гусиное теперь верховодить тобой будет. Старым жить тебе вечно. Убирайся восвояси.

И пропали вдвоём, будто в пыль превратились – Настасья и сын наш. Только не знали они, что в селении новая девица растёт. Полна зла и коварства будет. А уж я её выращу. Покажу им, кто кого провёл! Ну держись сынок!