Схождение в ад (сборник)

Наверное, это был их единственный откровенный разговор с отцом, в котором тот впервые коснулся своего прошлого, рассказав обо всем, что произошло с ним во время войны именно так, как это обстояло в действительности, и что не нашло своего отражения в иммиграционных анкетах, заполненных им при переезде из Германии в США.

Ричард в ту пору находился в процессе развода со своей женой Элизабет, — высокой брюнеткой, не менее эффектной, чем кинозвезда с аналогичным именем, но по фамилии Тейлор.

Служаку из ЦРУ практичная Элизабет сменила на респектабельного главу крупной адвокатской конторы, взявшегося, кстати, быстрейшим и бесплатным образом процедуру развода и оформление соответствующих документов осуществить; вместо казенного жалования Ричарда в распоряжении супруги теперь имелись иные денежные суммы и, наконец–то, воплотилась ее давняя мечта о дорогих парижских туалетах, умопомрачительных манто, бриллиантовых аксессуарах и новеньком «ягуаре», чей белый кожаный салон изысканно гармонировал с янтарными отделочными панелями из карельской березы.

Смертельно устав от рабочей суеты, равно как и от бесконечных материальных претензий Элизабет по поводу раздела имущества и недвижимости, Ричард взял неделю отпуска, решив повидать отца и навестить могилу матери, умершей с год назад от скоротечного рака.

Отец жил в пригороде Нью–Йорка, и через считанные часы полуспортивный «фордик», мчась по широкой 95–й дороге, окруженной в ту осеннюю пору золотым и багряным раздольем великолепных лиственных лесов, привез Ричарда из провинциальной столицы Америки в столицу мира, цитадель, как ее называл отец, империализма, вздымавшую свои лощеные небоскребы над широкой гладью Ист Ривер.

Миновав исполинские готические арки моста Verrazano, он съехал на трассу Белт Парк Вэй, ведшую из мрачноватого, кирпичнобагрового Бруклина к тихим двухэтажным домикам Лонг Айленда, в одном из которых проживал отец.

Он приехал днем, застав старика в сборах на глубоководную рыбалку, и с радостью согласился присоединиться к нему, сменив костюм на непромокаемый громоздкий комбинезон.

У отца была небольшая яхта, с которой тот управлялся, несмотря на преклонный возраст, весьма решительно и умело, как заправский моряк.

Вскоре полоска берега исчезла вдали, а с нею как бы сгинули все служебные и семейные неурядицы; нос судна рассекал легкую черноватую волну, вились чайки над мачтой, и Ричард отдохновенно и восторженно ощущал подлинность пусть временной, но прекрасной свободы в своем единении с завораживающим чудом океанского простора, дышавшего ему в лицо соленой, вольной свежестью бриза.

С рыбалки они вернулись уже поздним вечером, пришвартовав яхту у пирса, в спокойной воде узкого заливчика, извилиной вдававшегося в побережье.

Возиться с уловом трески и камбалы не хотелось; они закидали рыбу мелким крошевом льда из хранящегося в морозильнике пластикового мешка и, стянув с себя рыбацкие, грубой и толстой вязки свитера, устроились возле камина, попивая горячий глинтвейн, терпкий от корицы и бутонов гвоздичного дерева.

Ослепительно золотая, нежная, как летящая в солнечном луче паутинка, кончилась в тот день теплая осень, и уже ночью с Атлантики нагнало тяжелые тучи, засвистал ветер, кидая в штормовые черные валы, катящие на пустынные пляжи, кипы листвы из прибрежных лесов, и за покрытыми холодной моросью окнами будто шелестели шаги приближающейся скорой зимы.

Непогода словно бы приурочилась к Хэллуину — отчего–то популярнейшему в Америке празднику нечисти, прошедшему, впрочем, без обычных бурных молодежных увеселений, когда на улицу вываливались толпы в масках ведьм, мертвецов и чертей; промозглое ненастье принудило даже самых активных энтузиастов встретить сомнительное торжество у домашнего очага.

Итак, они сидели у камина, наслаждаясь глинтвейном и уютом теплой комнаты; желтые листья липли к мокрым стеклам окон, изредка пошипывали избытком пара клапаны батарей, разноцветным пятном светил в углу телевизор — по тринадцатой программе шел голливудский боевичок на тему второй мировой войны…

И тут отец неожиданно произнес:

— Удивительная все же хреновина — этот американский кинематограф! Порою смотришь — не оторваться. А в финале понимаешь: очередное дерьмо! Если и есть исключения, то разве — десяток картин…

Он с неприязнью выделил прилагательное «американский», чему Ричард привычно не удивился: отец, проживший в Штатах десятилетия, откровенно не любил эту страну, а ко всем проявлениям патриотизма янки относился с брезгливым скепсисом.

Однажды они сидели в ресторане, где после шоу, знаменуя окончание вечера, грянул государственный гимн и публика, в большинстве своем изрядно подвыпившая, прижав руки к сердцам, грянула полупьяным хором осанну в честь простершейся «от берега до берега» территории под сенью «звездного флага полосатого»…

Ричард, хотя и не стал упражняться в вокале, однако поднялся со стула, а отец же остался сидеть, не меняя небрежной позы, причем, в глазах его стояло даже не презрение, а какая–то холодная гадливость…