Схватка

Вот теперь, сидя на вершине самой высокой сопки в Саяте, далекая от людей, девушка не то что жалела о своем поступке, а просто горько раздумывала. То, что казалось единственно возможным в первой горячке, — теперь вызывало горькие размышления. «Ну, ладно, если все действительно так, — больно, но ничего не поделаешь! А вдруг отец ошибся. Все-таки в чем-то ошибся? Он ведь не геолог, он сам при этом не присутствовал, ему трудно понять все правильно. А я ведь опозорила Бекайдара. Он мне этого никогда не простит. Разве он поймет, что, выйди я за него, никогда бы не посмела бы позвать своего отца в наш дом. Ах Нурке, Нурке, что вы наделали! Зачем погубили нас троих?»

А в это время сам Нурке сидел в своем кабинете и позировал фоторепортеру. Перед ним лист белой бумаги, он задумался с ручкой в руке. Вот сейчас в его голове окончательно отчеканится мысль и ляжет на бумагу — точная, ясная, бесспорная. Над ним портрет. Молодой казах с трубкой в зубах. Это великолепный образец человеческой породы — рослый, красивый юноша с обильной шевелюрой и интеллигентным лицом. Он улыбается. У него сильные крепкие зубы. Он похож не то на художника, не то на киноактера.

Фоторепортер, щелкнув несколько раз аппаратом, снял профессора Ажимова анфас и в профиль за столом и сказал:

— Ну, а теперь я попрошу вас встать к портрету. Ближе, ближе! Голову немного набок — так, чтобы видна была надпись — «Д. Ержанов». Отлично! Еще раз! Теперь лицом к портрету! Нет, нет, вы опять закрыли надпись, а она здесь самое главное. Учитель и ученик! Хорошо! Очень хорошо! Еще раз! Благодарю вас!

В это время вошли в кабинет Жариков с Еламаном, и на них никто — ни профессор Ажимов, ни фотокорреспондент, высокий, длинноногий парень в каком-то немыслимом клетчатом костюме, не обратил внимание.

Нурке подошел к столу, сел и взял ручку.

— Я отпечатаю и принесу интервью на визу, — сказал фоторепортер. Может быть, зачитать вам сейчас запись беседы? Это быстро!

Нурке покачал головой.

— Не надо. Вы же все стенографировали. Вот только я вас попрошу прочесть мне место об Ержанове. Тут нужна крайняя ясность формулировки.

Корреспондент перевернул несколько страниц блокнота и прочел:

«Великий, а может быть, почти гениальный в своих исканиях, он был лишен, однако, свершений и воплощений. Смерть безвременно вырвала его из наших рядов, и теперь нам остается только гадать, что же с ним утратила наша наука».

— Отлично, — кивнул головой Ажимов. Точно и ясно, только, пожалуй, нужно добавить вот еще что: «Он был отличным педагогом — терпеливым, добрым, вдумчивым. Ничего не жалел для своих учеников, и те обожали его». Помню такой случай... Простите, а вам что нужно?..

Это относилось уже к Жарикову. Генерал слегка улыбнулся и протянул бумагу. Он держал ее наготове.

— А, Афанасий Семенович, — лицо Ажимова сразу прояснело (до того оно было хмурое и деловое: большой человек давал интервью, и ему помешали). Рад, рад видеть. Прошу проходить и садиться. Ну, а с вами, молодой человек... — обратился он к корреспонденту, но того уже не было в кабинете: Еламан выпроводил. — Поздравляю вас с благополучным приездом в наши Палестины. — Ажимов любил щеголять исконно русскими словечками. — Я как раз вчера получил телеграмму о вашем назначении, а сегодня вы сами здесь. Хвалю! Вот что значит военный навык. Вы ведь сапер, кажется?

— Нет, пограничник.

— Ах вот как! Да, специальность, что и говорить, немного далекая от нашей, но я думаю, что мы сработаемся. Нужна только добрая воля и взаимопонимание.

— Ну и знания у меня кое-какие есть. Надо только многое возобновить, — сказал Жариков, — двадцать пять лет тому назад я окончил геологоразведочный институт. А в общем, сработаемся, конечно. Моя работа, ваш опыт, — мне сказали, что вы принимаете эту формулу.

Ажимов улыбался все ласковее и ласковее.

— Совершенно верно, — сказал он мягко. — Очень даже принимаю, но только для своих подчиненных, а не для своего начальства. Мой начальник, — а сейчас вы именно мой начальник! — должен знать больше меня. Так повелось с тех времен, когда я впервые выехал в степь вот с этим человеком, — и он показал на портрет.

Жариков мельком взглянул на портрет и кивнул головой.

— Курить разрешается?

— Вам — пожалуйста!

Генерал еще раз взглянул на портрет, почему-то покачал головой, вздохнул и стал уминать табак в трубке.

В лице Нурке вдруг что-то дрогнуло.

— Вот я вижу у вас на трубке написано: «Колыма». Вы что, служили там?

— Нет, — ответил Жариков, — я служил последнее время на афганской границе. Это просто подарок. Один мой сослуживец подарил. То есть, теперь наш общий сослуживец. Я вам немного погодя его представлю. Он...

Вот в это время в кабинет и вошел Даурен с портфельчиком в руках. В черных очках. В запыленной одежде. С легким пыльником через руку. Нурке вдруг приподнялся из-за стола, и лицо его вспыхнуло. Он раздраженно нажал звонок. Появилась секретарша.

— Слушайте, Нина Ивановна, — сказал Ажимов раздраженно, — я ведь просил вас: когда я говорю с кем-нибудь наедине, никого ко мне не пускать.

— Ты не узнал меня, Нурке? — тихо спросил посетитель.