Схватка за Амур

– Чем я могу помочь, брат Григорий?

Скобельцын рассказал побратиму о бедственном положении своей группы. Никанор, недолго думая, вытащил из-под кабана копье-палемку с широким обоюдоострым лезвием и несколькими точными ударами отсек от туши одну заднюю ногу с окороком.

– Донесешь?

Казак взвалил окорок на плечо – пожалуй, пуд без малого! – устроил поудобней:

– Спасибо, брат Никанор, донесу.

– Я приеду, привезу соль, чай. Вы никуда не уходите.

– Да куда уж нам идти! А ты нас найдешь?

– Найду. Сахар не привезу – кончился, а русские купцы еще не приходили.

– А китайские приходят? Или маньчжурские?

Никанор подумал, потом отрицательно покачал головой:

– Никогда не видел.

Скобельцын знал от астронома Шварца, что есть какие-то столбы из камней, которые ученый академик из Петербурга посчитал за пограничные знаки, и спросил на всякий случай, не встречались ли они Никанору или другим орочонам.

– Однако, есть каменная куча, – обрадовал побратим. – Мы к ней приходим, и купцы из Якутска к ней приходят. Базар называется.

– Ты нам ее покажешь?

– Покажу. Почему не показать? Тут недалеко – одна ночевка. Мы туда кочуем. Купцы скоро придут. Торговать будем.

– Спасибо тебе еще раз, брат Никанор. Ну, я пошел?

– Иди, однако, брат Григорий, и жди. Я приеду. Человек человека не бросит.

2

В дверь кабинета постучали. Николай Павлович встрепенулся, оторвался от бумаг и едва ли не потянулся навстречу: показалось, что пришла Елена Павловна, а ему последнее время так не хватало ее! Не хватало ее какой-то особенно нежной ласки, ободряющего взгляда, одобрительной улыбки и еще много чего, что невозможно выразить словами, но без чего мужчина не может ощущать полной уверенности в себе. Не каждая женщина дает такую уверенность – с Шарлоттой-Каролиной, то бишь Александрой Федоровной, за тридцать пять лет брака он этого ощущения не испытал ни разу, с Варенькой Нелидовой – тоже, да вообще ни с кем, кроме по-прежнему дорогой его сердцу Елены Павловны. Лены, Ленуси…

Но она к нему больше не приходит.

– Да-да, – откликнулся он на стук и немного удивился, увидев в дверях Александра: тот никогда прежде не позволял себе отрывать отца от работы. И в то же время что-то похожее на нежность шевельнулось в его черствеющем сердце. – В чем дело, Саша?

Теперь удивился сын, не ожидавший от отца подобной теплоты в голосе. Николай Павлович баловал сына в детстве, но, начиная где-то с пятнадцати лет, стал строже и суше, все чаще переходя на почти официальные отношения царя и наследника, и Сашей называл цесаревича крайне редко.

Николай Павлович заметил его удивление и в глубине души грустно усмехнулся: мальчик-то вырос, мне было на пять лет меньше, когда пришлось стать императором и сразу проявить характер. М-да-а, двадцать семь лет довольно жесткой власти – а без жесткости порядка в государстве не навести – никак не способствовали смягчению натуры. Даже внутри семьи.

– Так в чем дело, сын? – повторил он, жестом приглашая войти Александра, замершего было на пороге.

– Хочу посоветоваться, поговорить. – Цесаревич сел на диванчик, на котором обычно сиживали министры, пока царь знакомился с их докладами. Сел и обвел глазами портреты императоров на стенах кабинета. Подумал: это каким же по счету императором буду я? Двенадцатым? Счастливое число, но лучше бы подольше оставаться просто наследником.

– Со мной или с ними? – кивнул отец на портреты, перехватив его взгляд.

– Конечно, с вами, батюшка. Их-то уже нет.

– Напрасно ты так думаешь, – покачал головой Николай Павлович. – Я с ними часто разговариваю, советуюсь, и для меня они живы. Так всегда бывает: говоришь вроде бы с картинами, а получаешь ответы, как от живых. Ну да ладно, ты же пришел ко мне, а я пока жив-здоров. Давай выкладывай, что тебя беспокоит.

– Беспокоят меня, батюшка, амурские дела. Вы отправили на рассмотрение комитета очередное послание Муравьева, в котором он описывает бедственное положение Амурской экспедиции вследствие равнодушия к ней Российско-Американской компании и просит перевести ее в ведение государства, чтобы он имел возможность напрямую влиять на ее действия и состояние…

– Я просматривал донесение, прежде чем отправить в комитет, – сказал император. – Вы все там думали, что Невельской притихнет, имея столь жалкое содержание экспедиции, а он, наоборот, развил невиданную кипучесть…

– Брат Константин сразу же уверил меня, что капитан Невельской сложа руки сидеть не будет…

– Вот-вот! У него там стычка за стычкой с маньчжурскими купцами, так что Нессельроде с Сенявиным со дня на день ждут ультиматума от Китая. То-то будет позор русскому флагу, если я возьму экспедицию на государственный кошт!

– Муравьев и Невельской убеждены, что Китай не считает Нижнее Приамурье своей территорией. Те же маньчжурские купцы об этом толкуют.

– Убеждены, не убеждены, толкуют, не толкуют… Нужны не убеждения и толкования, от которых купцы моментально откажутся, если жареным запахнет – нужны доказательства, против которых не только Китай, но и Нессельроде ничего не сможет сказать.