Skinова печать

Так, да не так. Непотопляемый Баринов, как всегда, вышел сухим из проруби. И он по-прежнему будет наживаться на смертях и слезах людей благодаря использованию должности. Потому что работа у него такая. Кто к нефтяной трубе присосался, кто к газовой, а Барин — к трубе властных полномочий. А по сути власть — те же деньги, это только вопрос конвертирования.

Вместо погибших — Анвара и Оборотня-Крамского — он найдет себе новых заплечных дел мастеров. Это ведь, так сказать, переменный состав. Тот самый «подтирочный материал», как говаривал Крамской. Дураков на свете много и, скорее всего, Барин без кадров не останется. А этот подонок Баринов-юниор задавит еще десяток ни в чем не повинных людей, прежде чем сам разобьется в лепешку.

— Посмотрим, может быть, и не отмажет, — процедил сквозь зубы сыщик. — Где номер телефона Барина?

Молодой опер протянул ему бумажку с цифрами.

— Я сам хотел позвонить, но боялся, что сорвусь, гадостей наговорю. А мне бы еще хотелось тут поработать.

— Надежды юношей питают, — меланхолически заметил Крюков, набирая номер. — А вот мне что-то тут работать расхотелось. Знаешь, есть такое животное, типа нутрии — выхухоль. А есть еще нахухоль и похухоль. Вот их я и буду разводить на пенсии. Алло? Приемная? Господина Баринова позовите, пожалуйста. Это насчет его сына. Да, спасибо.

— Баринов слушает, — раздалось в трубке.

Крюков изобразил лицом и телом майора Поповича и гаркнул в трубку:

— Гаварыт дяжурный по Управлению спяцслужбы майор Ёпэрэсэтович!

— Ну, что еще? — голос Баринова выражал недовольство и скуку.

Крюков выдержал паузу по Станиславскому. Получилось вполне по-мхатовски.

— У меня для вас трагическое сообщение. Кряпитись. Мужайтись. Вам известен красный «феррари» с номером… — сыщик назвал цифры номерного знака машины Барчонка. — Значить, тут такое дело. Произошла авария. Машина, значить, разбита напрочь, как из-под локомотива вынули.

— Это машина моего сына! Что с ним?! Он не пострадал?! Отвечай, мать твою! — Барин заорал в трубку так, что едва не оглушил сыщика.

Теперь следовало бы успокоить вельможу и сообщить ему, что свершилось чудо, и его драгоценный ублюдок жив-здоров и отделался двумя царапинами. Но у Крюкова язык не поворачивался сказать правду, а врать тоже не хотелось.

— Мы его потеряли… Мужайтесь… Крепитесь… — повторил он уже без всякого лукашенковского акцента.

— Он… Он погиб? — едва смог вымолвить Барин.

— Да, — снова не покривил душой опер. — Восстановлению в человеческом виде не подлежит. Погиб для общества окончательно и бесповоротно, — он хотел положить трубку, но проклятая привычка говорить правду снова взяла верх, и сыщик добавил: — Он погиб, но, разумеется, в переносном смысле…

Поздно — Баринов его не дослушал. Вернее, прежде чем Крюков успел закончить разговор, в трубке раздался сильнейший грохот, будто где-то там, на другом конце провода, упал большой шкаф. Потом абонент отключился. Короткие гудки возвестили, что связь прервалась.

Сыщик перезвонил. На этот раз ждать пришлось довольно долго. Наконец трубку взяла женщина, вероятно секретарь.

— Господина Баринова будьте добры, — вежливо попросил Крюков.

После паузы женщина взволнованно сообщила:

— Борис Николаевич не сможет подойти. У него, кажется, инсульт.

Нет, Крюков не был по природе злым человеком. Он не пустился в пляс, не разразился торжествующим мефистофельским смехом. Он просто решил для себя, что теперь дело действительно закрыто. И положил трубку…

Коридоры управления были непривычно пусты. И это в начале рабочего дня? Крюков даже подумал, что в горячке последних событий все перепутал и явился на работу в выходные. Или неугомонные думские заседатели придумали какой-нибудь новый праздник, а он про него не слыхал? Например, День Выхухолеведа. А может, все сотрудники управления похищены пришельцами с Альдебарана, а то и откуда подальше?

Этот вариант пришлось отбросить, когда Крюков приблизился к открытым дверям дежурки. Оттуда доносился мерный хруст, как будто кто-то шагал по рассыпанной по полу скорлупе. Люди! Есть кто живой? Ау!

Он заглянул в дверь и ему стал понятен механизм возникновения хруста. Источником его был майор Алеша Попович, профессиональный борец с чипсами. Развалившись в кресле за пультом дежурного, он горстями забрасывал в рот сухие пластинки картофеля, а его плохо закрывающийся рот служил мощным резонатором.

— О, Крюк, здарова! — обрадовано крикнул Попович со своим неистребимым белорусским акцентом. — Ты где был? Я уж думал, что тябя убили.

— Нет, мяня на курсы бяларусского языка командировали, — в тон ему ответил опер.

— Брешешь! А ну скажи што-нябудь! — потребовал майор.

Крюков залез двумя пальцами в его пакет с чипсами, достал оттуда пару коричневых картофельных лепестков и поморщился.

— Вот, к примеру, хочешь, скажу по-белорусски — «плохая картошка»?

— Валяй.

Крюков сделал серьезное лицо и сказал голосом Левитана:

— Бульба нынча ни в пязду!

— Ну, Крюк, ты даешь! — Майор Попович чуть не подавился чипсами от смеха.

И закашлялся: видно, непрошенная чипсина попала не в то горло.