Скитальцы

— Не прощу, не прощу! — в такт быстрым шагам твердила чародейка.

Она была в ярости. Да как он смел, жирный старик?!

Император Леон Третий оказался далеко не таким наивным и управляемым, как она привыкла считать. И ни страсть, ни влюбленность не затуманили ему разум настолько, чтобы он перестал думать об интересах государства и короны. А главным делом на сегодняшний день он полагал прекращение бунта магов, которые вопреки прогнозам Мелодии восстали прежде, чем торговые Дома.

Чародейку обрадовало происходящее: она была уверена, что теперь настанет конец господству ненавистных торговцев. Но император повел себя совсем не так, как ожидала его любовница. Не сумев с помощью армии подавить бунт в зародыше, он не стал тратить время и деньги на продолжение гражданской войны. Леон просто исключил саму причину восстания, издав закон, уравнивающий количество и право голоса магов и торговцев в Большом императорском совете. Кроме того, он отдельным указом пожаловал магам совета княжеские титулы и имения, а остальным волшебникам даровал право приобретения дворянства в том же порядке, в каком это позволялось купцам. Этим Леон не только успокоил волшебников, но и приобрел в их лице могущественных союзников. Теперь вздумай главы Домов интриговать против императора, на его защиту встало бы большинство магов.

Вскоре беспорядки в стране сами собой быстро сошли на нет, и войскам императора оставалось только разогнать мародеров и грабителей, которых, как и всегда в смутные времена, развелось во множестве. Постепенно Арвалийская империя возвращалась к привычной жизни.

Леон проявил необычайное великодушие: простил почти всех бунтовщиков. Он мудро рассудил, что сотни казней и тысячи заключенных не принесут никакой пользы: если страна потеряет столько сильных магов, это плохо отразится на ее благосостоянии. А уж репутации доброго и справедливого монарха кровавая расправа над волшебниками могла нанести непоправимый вред. Ясным летним днем на центральной площади Арвальгарда было устроено яркое действо: мятежные маги публично покаялись в ошибках и принесли присягу верности императору — это было главным условием освобождения. Леон объявил этот день народным праздником и выставил для горожан угощение. Смута завершилась всеобщим ликованием и прославлением щедрости императора.

Однако требовалось продемонстрировать народу не только великодушное прощение, но и справедливое возмездие. Любовь подданных к монарху — это, конечно, замечательно, но лучше, если она замешана на разумной порции священного страха. Милорд Борей Алафирский, ректор магической академии Арвальгарда и зачинщик восстания, должен был понести наказание. Леон уверен был, что ректор заслуживает смерти, но не рискнул приговорить его к казни — это вызвало бы новый всплеск недовольства среди магов, многие из которых учились у Алафирского. Долго размышлять, кем из волшебников уместно пожертвовать, Леон не стал и назначил виновниками всех бед трех ближайших соратников Борея, каковых и повесили на площади перед самым началом празднеств по случаю примирения. Вид вождей, болтающихся в петле, придавал покаянным речам бунтовщиков особую искренность и горячность.

Над самим же милордом ректором, как полагается, прочли смертный приговор, но тут же огласили особый указ императора: за прошлые заслуги перед отечеством казнь заменялась пожизненной ссылкой.

— Зверь! — всхлипнула на бегу Мелодия, содрогаясь от тяжелых воспоминаний.

Как он мог, ничтожный человечишка, не обладающий и толикой магических способностей, так унизить милорда Борея, этого гениального ученого, ее наставника! Перед внутренним взором до сих пор стояла душераздирающая картина: согбенный, словно в один миг постаревший на десяток лет ректор, обряженный в позорный балахон смертника. На лице застыло выражение ужаса и боли. Мелодия знала: Алафирскому ничуть не страшна смерть, но его гордую душу терзал стыд.

— Да ты в подметки не годишься учителю! — яростно выкрикнула Мелодия, словно продолжая спор с императором, и слова горошинами отскочили от каменных стен подземелья, повторяясь многократным эхом.

Она действительно сделала все, что могла. В ход пошли поражающие логикой аргументы, настойчивые уговоры, вкрадчивые просьбы, откровенные мольбы, соблазнительные обещания и — главное оружие хорошенькой женщины против благородных сильных мужчин — безутешные слезы. Леон оставался непоколебим. Более того, его голубые глаза, в которых Мелодия привыкла всегда видеть искреннее обожание, теперь смотрели холодно и настороженно. Девушка знала цену этому взгляду — так император смотрел на людей, которые выходили из его доверия. Тем не менее красавица рискнула и далее настаивать на полном оправдании Борея. Тогда-то она и расплакалась, приняв эффектную позу и утирая щеки надушенным белоснежным платочком.