Скобелев

-Так не дашь денег?..

-Нет...

-Ну, так прощайте, генерал!..

И они расходились.

Он очень любил своего отца и им был горячо любим, но такие сцены постоянно разыгрывались между ними. Сыновняя любовь его, впрочем, была совсем чужда сентиментальности. Как-то он сильно заболел в Константинополе. Недуг принял довольно опасный оборот. Скобелев-отец случайно узнает об этом. Встревоженный, он едет к сыну.

-Как же это тебе не стыдно...

-Что такое?

-Болен и знать мне не дал.

-Мне и в голову не пришло!..

Старик был очень расстроен. Скобелев-сын заметил это и извинился...

-Не понимаю, в чем моя вина? - обратился он потом к своим.

В другой раз Дмитрий Иванович приехал в зеленогорскую траншею к сыну.

-Покажи-ка ты мне позиции... Где у тебя тут поопаснее?

-Ты что ж это набальзамироваться хочешь? Или старое проснулось?

-Да что ж я даром, что ли, генеральские погоны ношу...

И старик выбрал себе один из опаснейших пунктов и стал на нем.

-Молодец, "паша", - похвалил его сын. - Весь в меня!..

-То есть это ты в меня...

-Ну, дай же что-нибудь моим солдатам...

-Вот десять золотых...

-Мало...

-Вот еще пять...

-Мало...

-Да сколько же тебе?

-Ребята... Мой отец дает вам по полтиннику на человека... Выпейте за его здоровье...

-Рады стараться... Покорнейше благодарим, ваше-ство!..

Старик поморщился... Когда пришло время уезжать:

-Ну, уж я больше к тебе сюда не приеду.

-Опасно?

-Вот еще... Не то... Ты меня разоряешь... Сочти-ка сколько я должен прислать сюда теперь...

-Вот... Смерти не боится, а над деньгами дрожит. Куда ты их деваешь?

-Да у меня их мало...

Потом, когда Дмитрий Иванович умер, Скобелев мог вполне оценить мудрую скупость своего опекуна. Ему досталось громадное имение и капиталы, о существовании которых он даже и не предполагал.

-К крайнему удивлению своему, я богатым человеком оказался...

Потом Скобелев с летами изменился. В нем не осталось вовсе мотовства, но там, где была нужда, он раздавал пособия щедрой рукой... "Просящему дай" действительно он усвоил себе этот принцип вполне и следовал ему всю свою жизнь. Его обманывали, обирали - он никогда не преследовал виновных в этом... Раз лакей утаил "три тысячи", данных ему на сохранение.

-Куда ты дел деньги?

-Потерял.

-Ну и дурак!

-Как же вы оставляете это? - говорили ему. - Ведь, очевидно, он украл их.

-А если действительно потерял, тогда ему каково будет?

В другой раз один из людей, которым Скобелев доверял, вынул бриллианты из его шпаги и продал их в Константинополе... Хотели было дать делу ход, как вдруг узнает об этом Скобелев.

-Бросьте... И ни слова об этом.

-Помилуйте... Как же бросить...

-Страм!..

-Так нужно хоть бриллианты выкупить. Ведь сабля жалованная!

-Забудьте о них. Как будто ничего не случилось...

При встрече с виновным он не сказал ему ни слова...

Только перестал подавать ему руку... Даже не прогнал его.

-Я его оставил при себе ради его брата...

Потом этот брат, которого за отчаянную храбрость и находчивый ум любил Скобелев, еще ужаснее отблагодарил генерала за доброту и великодушие, внеся в его жизнь самую печальную страницу, и заставил его еще недоверчивее относиться к людям...

XI

Доступность Скобелева была изумительна. Нужно помнить, что оп принадлежал военной среде, среде, где дисциплина доходит до суровости, где отношения слагаются совершенно иначе, чем у нас. Тем не менее каждый от прапорщика до генерала чувствовал себя с ним совершенно свободно... Скобелев был хороший диалектик и обладал массой сведений, он любил спорить и никогда не избегал споров. В этом отношении все равно - вольноопределяющийся, поручик, ординарец или другой молодой офицер-раз поднимался какой-нибудь вопрос, всякий был волен отстаивать свои убеждения всеми способами и мерами. Тут генерал становился на равную ногу. Споры иногда затягивались очень долго, случалось до утра, и ничем иным нельзя было более разозлить Михаила Дмитриевича, как фразой:

-Да что ж... Я по дисциплине не смею возражать вам!

-Какая дисциплина! Теперь не служба... Обыкновенно недостаток знаний и скудоумие прикрывается в таких случаях дисциплиной...

Он терпеть не мог людей, которые безусловно с ним соглашались...

-Ничего-то своего нет. Что ему скажешь-то для него и свято. Это зеркала какие-то.

-Как зеркала?

-А так... Кто в него смотрится, тот в нем и отражается...

Еще больше оскорблялся он, если это согласие являлось результатом холопства...

-Могу ли я с вами не соглашаться, - заметил раз какой-то майор. - Вы генерал-лейтенант!

-Ну так что ж?

-Вы меня можете под арест.

-Вот потому-то на вас и ездят, что у вас не хватает смелости даже на это...

-...У нас всякого оседлать можно, - говорил Скобелев. - Да еще как оседлать. Сесть на него и ноги свесить... Поэтому что своего за душой ничего, мотается во все стороны... Добродушие или дряблость, не разберешь. По-моему, дряблость... Из какой-то мокрой и слизкой тряпки все сделаны. Все пассивно, косно... По инерции как-то - толкнешь - идут, остановишь - стоят...

Больше всего он ненавидел льстецов. Господа, желавшие таким путем войти к нему в милость, очень ошибались...