...ское царство

— Нет, он капитально поднялся, — говорит один из сидящих другому, — «Бээмвуху» свою на «мэрс» поменял.

— На «мэрс»?

— Ну! Я был у него дома на той неделе. Дома все — ай-уй. А каких он телок из «Эйлата» вызвонил. Сильнейшие телки. Сначала трех, потом еще трех. Каждая — не меньше трехсот баксов.

— Да ну?

— Отвечаю.

— Да-а, нам с тобой еще до этого горбатиться и горбатиться…

Красивое лицо Максима уже с трудом угадывается сквозь покров ссадин и потеков крови, извилистыми темными дорожками сбегающей на грудь и плечи. Очевидно, что экзекуция продолжается уже давно, потому что и жертва обмякла, обвисла, и на новые удары реагирует лишь рефлекторным подергиванием тела да еще еле слышным хрипом.

Истязание длится и длится, медлительно, тяжко и неумолимо.

Вот за дверью слышится какой-то шум, голоса. Отдыхавшие на стульях сменщики вскакивают со своих мест. Дверь отворяется, — в комнату входят три человека в хороших костюмах и с лицами серьезными, как у животных. Они бросают беглый взгляд на окровавленного распятого Максима, осматриваются.

— Сейчас хозяйка будет, — отпускает, как приказ, один из них.

Тут же люди разворачиваются и уходят, а инквизиторы утраивают свое усердие.

А вскоре появляется и Роза Цинципердт, — она въезжает на черной инвалидной коляске, мрачно поблескивающей никелированными деталями, в сопровождении тех же трех серьезных господ и маленького рыжего человечка неопределенного возраста с кожаным кейсом в руке.

— Роза Бенционовна, — пытается заглянуть в ее большое лицо рыжий человечек, — Роза Бенционовна, послушайте меня, вам пока еще нельзя наблюдать такие волнительные сцены… Вам показан постельный режим…

— Слушай, заткнешься ты или нет? — наконец замечает его хозяйка. — Я сама знаю, что мне показано, а, что — нет. Положительные эмоции еще никому не были вредны. Что вы тут у меня на пути стулья расставили, — бурчит она, пытаясь проехать поближе к Максиму.

Тотчас вжавшиеся в стенку живорезы срываются с места, — и стулья исчезают.

Роза подбирается к злосчастному Максиму почти вплотную.

— Так что ж ты меня утопить-то хотел? — слегка раздвигает она жир лица в улыбку. — За что, зайка? За то, что я тебя кормила высококачественными продуктами? Помнишь, как ты любил разварного молочного поросенка под хреном. А теперь сам ты оказался поросенком, и — хрен тебе. А как любил ты сорочки от «Кристиан Диор»… Впрочем, что это я все в прошедшем времени? Ты пока еще здесь. Выглядишь, правда, похуже прежнего. Но это… Что-то я и вправду немного разволновалась…