Сколько костей!

Помещение, в которое мы вошли, было разделено на две части ступенями и имело различные уровни высоты. В нем не было ни одного окна. Белые стены были не выбелены известью, как во всем здании, а выкрашены краской. Справа от двери стояли стул, секретер в стиле Людовика Шестнадцатого и огромный торшер с абажуром и ножкой в виде китайской вазы. Посредине первой части помещения стоял еще один торшер, поддерживаемый голой негритянкой из черного металла. Оба торшера были включены, так же, как и лампы дневного света на потолке. Во второй части помещения тоже горело несколько торшеров, освещая витрину слева от двери и два огромных портрета Адольфа Гитлера и Зигмунда Фрейда над кроватью. В витрине были выставлены ювелирные украшения и оружие. Здесь было много колец, перстней, браслетов, колье и тиар. Были алебарды, дуэльные и спортивные пистолеты, самурайская сабля в ножнах, латы иберийского типа, украшенные золотыми арабесками. Напротив двери на кровати сидели Рене Музон и Филиппин Пиго.

Филиппин сидела, опершись о стену и вытянув вперед ноги, так что нам были видны ее подошвы. Она смотрела на нас мертвыми глазами и растерянно улыбалась. Рене Музон сидела на другом конце кровати, опершись на локоть. Она была непричесанной и с размазанной под глазами тушью. На полу перед ней стоял графин, наполовину наполненный жидкостью цвета топаза. К ее губе прилип окурок сигареты. Я позволил себе лукаво подмигнуть ей.

– Привет, – откликнулась Рене Музон.

– Здрс-те, – промямлил я.

Я постепенно возвращался в реальность. Это было нелегко, но я делал необходимые усилия. Не могу понять почему, но в тот момент ситуация казалась мне забавной.

– Что это за дурдом? – спросила Шарлотт.

– О-ла, малышка, – отозвалась Рене.

Окурок оторвался от ее губы и упал на белый халат, в котором сразу появилась дыра. На обеих женщинах были одинаковые белые халаты. Я подошел, чтобы поднять окурок, но не смог этого сделать, потому что у меня были сломаны обе руки.

– Филиппин, – сказал я, – о Филиппин...

– Она вас не слышит, – прыснула Рене. – Папочка накачал ее наркотиками.

– Это не ее папочка.

– Папа, папа, – позвала Филиппин.

– Я здесь, дитя мое, – отозвался старик.

Он вошел вслед за нами. Противогаз по-прежнему свисал с его шеи. Мы с Шарлотт почти одновременно повернули к нему головы. Он закрыл за собой дверь, вставил ключ в замочную скважину изнутри, но не запер дверь. У него был благодушный вид.

– Папа, папа, – повторила Филиппин, улыбаясь, пуская слюну и раскачиваясь.

– Это не ваш папа, – сказал я. – Его зовут Бахауффер.

Филиппин замотала головой, растрепав волосы. Улыбка исчезла с ее лица. Она поджала губы, что придало ее лицу мрачное и зловещее выражение. Я повернул голову к Бахауфферу, оперевшемуся о створку двери. Он смотрел на меня спокойным и невинным взглядом.

– По-моему, вы спятили, – заметил я ему. – По крайней мере наполовину.

Я прыснул. Не помню точно, что делала в тот момент Шарлотт, скорее всего обдумывала ситуацию. Во всяком случае я очень сожалею, что ей пришлось такое пережить: быть нормальной среди нас. Мы с Филиппин находились под влиянием наркотиков, Рене Музон – под влиянием алкоголя, а Бахауффер – под влиянием своих бредовых идей.

– Вы немец, – проговорил я, – вы грязный нацист или, может быть, вы об этом уже забыли? Нет, вы не забыли! – Я указал на портрет Адольфа Гитлера, не подумав о сломанной руке, и издал от боли истошный вопль. – Я не знаю, работали ли вы в гестапо, – продолжал я, – но во всяком случае вы долгое время работали вместе с Фанчем Танги, потому что вы свистите, как он. Вы свистите, как Фанч-Свистун.

– Папа? – спросила Филиппин напряженным голосом.

– Вы были вместе с ним, когда его пристрелили партизаны баски. Я не знаю, что вы делали после этого, чем вы занимались после сорок четвертого года...

– Я был в Аргентине, – объявил он.

– Прекрасно. Значит, вы все-таки понимаете, о чем я говорю. Вы были в Аргентине? Вы поступили бы очень мудро, если бы там остались.

– Я должен был распространять свое учение.

Я пристально взглянул на него.

– Вы действительно верите в него?

В течение нескольких секунд у него был растерянный и пристыженный вид, и он даже опустил глаза наподобие нашалившего мальчугана.

– Да нет, – уверенно заговорил он. – Это всего лишь тактика, уловка. Простите, но я очень устал.

– Вы придумали хорошее прикрытие, – заметил я. – Я предполагаю, что ваша секта и отупевшие клиенты приносят вам немалый доход, не считая, конечно, торговли наркотиками.

– Тс! – зашипел Бахауффер. – Не говорите об этом. Да, у меня много денег.

– Забавно, – произнес я. – У вас много денег, а вы живете взаперти в подвале. Правда, вы изредка выходите...

– Да.

– И вы наткнулись на Филиппин, – продолжал я. – То есть я думал, что это она наткнулась на вас, поэтому вы и привезли ее сюда. Теперь я понял, что вы делали вылазку в Институт Станислава Бодрийяра, где она работала, и она услышала там ваш свист. Она была потрясена, рассказала об этом матери или еще кому-либо. Именно поэтому, когда она исчезла, Марта Пиго заговорила о Фанче Танги.