Джек Ритчи

Сколько вам лет?

– Сколько вам лет? – спросил я.

Он не спускал глаз с пистолета у меня в руке.

Послушайте, мистер… В кассе не так уж много, но берите все. Я шума не подниму.

Не нужны мне ваши грязные деньги. Сколько вам лет? Сорок два года, – удивленно ответил он. Я прищелкнул языком:

– А жаль… Вы бы прожили еще лет двадцать, а то и все тридцать – если бы потрудились быть повежливее.

Он ничего не понял.

– Я убью вас, – сказал я, – единственно из-за этой марки в четыре цента, да еще из-за ментоловых леденцов.

О ментоловых леденцах он и понятия не имел, но при упоминании о марке побледнел. Его лицо задергалось от отчаяния.

Вы – сумасшедший! Вы не сможете убить меня из-за такой ерунды!

– Да нет, смогу.

Что я и сделал.

Когда доктор Бриллер сообщил мне о том, что мне осталось жить всего четыре месяца, я был поражен:

– Вы уверены, что не спутали рентгеновские снимки? Может быть мой оказался по ошибке не в той пачке?…

Он покачал головой:

– Я провел повторное обследование. В медицине такая предосторожность необходима.

Это случилось во второй половине дня. Я с надеждой подумал о том, что лучше бы мой смертный час пришелся на утреннее время: было бы веселее.

– В подобных случаях, – продолжал Бриллер, – перед врачом встает проблема выбора: сразу же сообщать все пациенту или нет? Лично я предупреждаю своих больных заблаговременно. Это позволяет им вовремя закончить свои дела и, как бы это выразиться, немного посумасбродничать. – Он подвинул к себе лист бумаги.

– К тому же я пишу книгу. Могли бы вы сказать, чему собираетесь посвятить оставшееся вам время жизни?

– Я, право, не знаю. Новость для меня несколько неожиданная, вы понимаете…

– Конечно, – ответил Бриллер. – Дело терпит. Но если примете решение, предупредите меня, ладно? В моей книге речь пойдет о том, как люди распоряжаются временем, когда точно знают срок своей смерти.

Он скомкал бумагу.

– Зайдите недели через две-три. Таким образом мы сможем проследить за развитием ваших склонностей.

Он проводил меня до дверей.

– Я описал уже двадцать два случая, вроде вашего. – Его глаза загорелись. – Убежден, что это будет бестселлер!

До сих пор я жил, в общем, недурно, хотя и без особого блеска: ничего не приносил в мир и ничего не забирал у него… Больше всего я ценил покой. Жизнь и без того сложная штука, чтобы еще вмешиваться в чужие дела.

Так что же мне все-таки делать в оставшиеся от моей скромной жизни четыре месяца?

Не помню, как долго я бродил, размышляя над этим, пока не оказался у перекинутого через озеро моста. Вдали раздавалась музыка и звуки начинающегося циркового представления.

Вскоре я шел по аккуратной аллее, уставленной на радость детям рекламными щитами. Добравшись до центрального входа в балаган, я увидел сидящего в высокой будке безучастного ко всему кассира.

К нему подошел добродушный пожилой мужчина в сопровождении двух маленьких девочек и протянул несколько картонных прямоугольников, судя по всему – благотворительных билетов.

Кассир быстро проглядел лежавший перед ним лист бумаги. Его лицо сделалось подчеркнуто строгим, он глянул на мужчину и девочек взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Затем с полной невозмутимостью разорвал поданные билеты в мелкие клочки и пустил их по ветру.

– Билеты ваши гроша ломаного не стоят, – сказал он.

Мужчина покраснел.

– Я вас не понимаю.

– Вам оставили афиши, а вы их не вывесили, – отрезал контролер. – Вали отсюда, голь перекатная!

Девочки с удивлением посмотрели на отца. Что он ответит?

Мужчина не двинулся с места, хотя побледнел от бешенства. Казалось, он сейчас что-то скажет, но взгляд его останови детях. Он закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями и произнес:

– Пойдемте, доченьки. Пора домой.

Он зашагал по аллее, и девочки смущено и молча последовали за ним.

Я подошел к кассиру:

– Зачем вы это сделали?

Он глянул на меня:

– А вам какое дело?

– Самое непосредственное.

Он несколько растерялся.

– Дело в том, что они не вывесили афиши. За две недели до прибытия цирка мы отправляем в город ребят с афишами о нашем представлении. Они предлагают их повсюду, в магазинах, в лавках, в аптеках, где они должны висеть на виду до прибытия труппы и во время гастролей. Вместо оплаты оставляют два-три благотворительных билета. Но мало кто догадывается, что мы проверяем развеску. Если к нашему прибытию афиш на месте нет, благотворительные билеты аннулируются.

– Понятно, – ответил я. – И вы, не отходя от кассы, разрываете их в клочья прямо на глазах у детей. Вполне возможно, что этот мужчина снял ваши афиши в своей лавке чуть раньше срока, или билеты дал ему кто-нибудь другой.

– Это не имеет значения. Билеты недействительны.

– Формально, вы, возможно, и правы. Но неужели вы не понимаете, что вы наделали? Унизили отца на глазах его детей. Нанесли такой удар по самолюбию, который ни он, ни они никогда уже не забудут. Что вы на это скажете?

– Вы что, легавый?

– Нет, я не из полиции. Для детей в таком возрасте их отец – лучший в мире, он самый сильный, самый смелый. Но вот какой-то тип оплевал их отца, а тот ничего не ответил.