Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)

Похороны порадовали души всех гробовщиков — так они были поразительно расточительны. Цветочные магазины разбогатели от бесчисленных заказов на гирлянды и кресты из самых дорогих цветов. Когда гроб принесли к могиле, его не было видно из-за покрывавших его цветов. Но среди всех этих «символов любви» и трогательных надписей, сопровождавших белые массы лилий, гардений и роз, символизировавших, как предполагалось, невинность и прелесть отравленного тела, не было не одного искреннего сожаления, ни одного непритворного выражения истинной скорби. Лорд Эльтон представил достаточно убитую физиономию достойного родительского горя, но, думаю, он не был удручен смертью дочери, разве только жалел, что она была препятствием для его женитьбы на Дайане Чесней. Мне кажется, что сама Дайана была опечалена, насколько может быть чем-нибудь опечалена такая легкомысленная маленькая американка, хотя будет правильнее сказать, что она была скорее испугана. Внезапная смерть Сибиллы ошеломила и встревожила ее, но я не уверен, что она огорчила ее.

Какая огромная разница между неэгоистичной горестью и чувством нервного личного потрясения! Мисс Шарлотта Фитцрой приняла известие о смерти племянницы с тем удивительным мужеством, которое часто характеризует религиозных старых дев в известном возрасте. Она оставила свое вязанье и сказала: «Да будет воля Господня!» — и послала за своим любимым духовником. Он пришел, просидел с ней несколько часов, попивая крепкий чай, а на следующее утро в церкви удостоил ее причастия. Сделав это, мисс Фитцрой продолжала свой безупречный и правильный образ жизни, нося то же добродетельное сокрушенное выражение, как всегда, и не выказывая каких-либо других признаков чувства. Я как опечаленный муж-миллионер, без сомнения, был самым интересным лицом в драме; я знал, что я был отлично одет, благодаря моему портному и предупредительной заботливости главного гробовщика, который в день похорон подал мне черные перчатки, но в сердце я чувствовал себя лучшим актером, нежели Генри Ирвинг. Лючио не присутствовал при погребении; он написал мне из города коротенькую записку с соболезнованием и намекнул, что уверен, что я пойму, почему он отсутствует. Я, конечно, понял и оценил его уважение, как я думал, ко мне и моим чувствам; Однако, как это ни покажется странным и несообразным, я никогда так не желал его общества, как тогда! Между тем похороны моей прекрасной и неверной жены были блистательны: красивые лошади тянули кареты с коронами длинной вереницей от хорошеньких прогалин Варвикшира до старой церкви, живописной и мирной, где священник со своими помощниками, в свежевыстиранных стихарях, встретили обремененный цветами гроб обычными приличествующими случаю словами и предали его земле. Присутствовали даже репортеры, которые не только описывали сцены, каких не было, но даже послали в свои почтенные журналы фантастические рисунки церкви. После церемонии мы, «оплакивающие», вернулись в Виллосмир завтракать, и я хорошо помню, что лорд Эльтон рассказал мне за стаканом портвейна новый рискованный анекдот прежде, чем мы встали из-за стола. В помещении для прислуги гробовщикам было устроено нечто вроде праздничного банкета; и, приняв все это к сведению, я заключил, что смерть моей жены доставила многим большое удовольствие и наполнила деньгами несколько приготовленных карманов. Она не оставила пробела в обществе, который было бы нелегко заполнить: она была просто одной бабочкой из тысячи — может быть, более изысканно окрашенной и более беспокойной на лету, но никогда о ней не судили иначе, как о бабочке. Я сказал, что никто искренне не пожалел о ней, но я ошибся. Мэвис Клер была неподдельно, почти глубоко огорчена. Она не прислала цветов на гроб, но пришла сама на похороны и стояла немного вдалеке, безмолвно ожидая, пока не засыпали могилу, и затем, когда «фешенебельный» поезд провожающих покойницу двинулся от церковного двора, она подошла и поставила белый крест из лилий собственного сада на свеженасыпанную землю. Я заметил ее поступок и решил, что прежде, чем я уеду из Виллосмира на Восток с Лючио (так как моя поездка была отложена на неделю или на две из-за смерти Сибиллы), она узнает все.

Пришел день, когда я привел в исполнение это решение. Это был холодный и дождливый день, и я нашел Мэвис в ее рабочем кабинете, сидящую у яркого огня с крошечным терьером на коленях и верным сенбернаром, распростертым у ее ног. Она была погружена в чтение книги, и за ней наблюдала мраморная Паллада, непоколебимая и строгая. Когда я вошел, она встала и, отложив книгу, вместе с маленькой собачкой двинулась, чтобы встретить меня с симпатией, светившейся в ее ясных глазах, с безмолвной жалостью в трепещущей линии ее нежного рта. Было отрадно видеть, какую горечь она чувствовала за меня, и было странно, что я сам не мог чувствовать горечи. Обменявшись в замешательстве несколькими словами, я сел и безмолвно следил за нею, пока она занялась дровами в камине, чтобы заставить их ярче запылать, и мгновение избегала моего взгляда.