Скорлупы. Кубики

Кроме детей, у Панкратова был и свой женский интерес. Разумеется, тётку-карлицу он не воспринимал всерьёз, стеснялся и называл уродкой. Каждый месяц он отнимал тёткины деньги за инвалидность, оставлял ей только бухгалтерские полставки на покупку продуктов, которыми сам же питался. Впрочем, в мыслях у Панкратова существовал и некий идеальный образ. Панкратов в Бога не верил, только в Деда Мороза, да и то до семи лет. Праздничная помощница Снегурочка, светленькая, в бело-блестящем одеянии, была даже не женским родом, а каким-то божественным существом иного порядка. Когда Панкратов узнал, что Деда Мороза не существует, то утратил веру во что бы то ни было. А Снегурочка осталась как белое воспоминание. В тихие минуты уединения Панкратов мечтал, как однажды встретит Снегурочку в подворотне, устроит ей экзамен по русскому языку, причём она ответит на все вопросы, а потом он засунет в неё пальцы и будет хорошо, гораздо лучше, чем с детьми. От предощущения этого “хорошо” в животе и паху Панкратова начинались тёплые судороги и он истекал в трусы, даже не прикасаясь к себе.

Но это были мечты, в жизни попадались обычные девушки, и Панкратов просто играл с ними в погоню. Прогуливаясь, он выбирал себе объект преследования и минут двадцать крался за ним. Искусство заключалось в том, чтобы девушка поняла, что именно Панкратов идёт по следу, но не до конца верила в это и не позвала раньше времени на помощь. Тут надо было не прогадать и найти девушку с долгим пешим маршрутом, ведь если бы она, до того как испуг вызреет в полной мере, добралась бы до своей цели и, предположим, нырнула в родной подъезд, то игра бы окончилась на половине.

Панкратов отыскал идеальное место. Между заборами, спинами железнодорожных ангаров и гаражами, вымощенный бетонными плитами, открывался получасовой тракт – им Панкратов ходил на фабрику. Панкратов ждал, притаившись в засаде: на шифере какого-нибудь гаража или сарая, – а когда внизу проходила девушка, он соскальзывал и начинал охоту. Девушка шла впереди, а позади в десяти шагах Панкратов. Девушка через какое-то время оглядывалась, ускоряла шаг, и вместе с ней набирал обороты Панкратов. Иногда он прятался, вроде как исчезал, девушка, заметив, что преследователя нет, успокаивалась, но Панкратов снова позволял ей обнаружить себя прячущегося, и погоня возобновлялась. К концу пути девушку сотрясала истерика, она летела сломя голову в надежде обрести защиту в прохожих. Панкратов тоже размашисто и страшно бежал за ней. Заборы заканчивались, начиналась промзона, там уже водились люди, и затравленная девушка кидалась к первому встречному, умоляла о защите, показывала на Панкратова, а тот, уже сменивший бег на ходьбу, смело направлялся к людям. Когда Панкратова резко спрашивали, зачем он преследует, Панкратов невозмутимо говорил, что просто идёт на работу, вот его удостоверение разнорабочего на картонажной фабрике, – и этим конфликт исчерпывался. Панкратов, пожимая плечами, с обиженным лицом и смехом в груди шёл на фабрику – только для виду, а потом, отдышавшись от погони и удовольствия, возвращался домой. Больше ни для чего девушки не были нужны Панкратову. То есть если он вдруг по недоразумению настиг бы какую-нибудь, то, по большому счёту, не знал, что ему с ней делать. Во всяком случае, экзаменовать по русскому языку не стал бы. И пальцы бы в неё не засовывал – ему было бы противно целовать после этого Сильного и Злого. Панкратову был нужен только бег и страх. Или иногда туфли. Когда девушки убегали от Панкратова, они скидывали обувь – это если она была на неудобных каблуках. Панкратов подбирал трофеи и уносил домой – туфли на каблуке его волновали. А в половом отношении Панкратов был в целом недоразвит, у него даже щетина не росла, только несколько длинных волосков на щеках и подбородке.

Надо сказать, что не всякие девушки устраивали Панкратова. К примеру, за рыжей он бы никогда не увязался – Панкратов недолюбливал рыжих. На брюнеток Панкратов охотился только в крайнем случае, предпочитая светленьких, белокурых…

Покормив уток, Панкратов возвращался из парка домой. Во дворах Панкратова подстерегали недруги и мстители. Мимо них следовало проскочить. В первом дворе за деревянным столиком сидели Горяев и Ковальчук – недруги. Панкратов спасся ничтожеством. Он крикнул издали Горяеву:

– Как жизнь молодая?

Вообще, Панкратов на улице был молчалив. Подолгу он разговаривал только с тёткой Агатой, псом Серёженькой и экзаменуемыми школьниками. В остальном на все обращения он отделывался стандартной фразой: “Это философия”. Но взаимоотношение с недругами требовало речи. Поэтому Панкратов и спросил про жизнь. Он заранее знал реакцию Горяева.

– Пошёл нахуй! – крикнул недруг.

– Своим помахуй! – откликнулся на бегу Панкратов. Но в его кажущейся дерзости заранее была заложена мина проигрыша.

Горяев нехотя включился в перепалку:

– Махал бы я, да очередь твоя! – он тоже рассчитал ответы и знал, что последнее слово будет за ним.