Скованный ночью

Лифт был заполнен тусклым красным светом и неясными темно-каштановыми фигурами детей. Его двери начали закрываться.

– Держи! – крикнул я.

Нынешний Доги заблокировал дверь, стоя наполовину в люминесцентном свете коридора, наполовину в сумрачном красном свете лифта.

Пронзительный электронный звук стал громче. Он внушал страх.

Я вспомнил довольное ожидание Джона Джозефа Рандольфа, его уверенность в том, что все мы скоро окажемся на другой стороне, на боковой ветке времени, имени которой он не назвал. Он сказал, что поезд уже вышел со станции. Внезапно меня осенило: он мог иметь в виду, что это загадочное путешествие совершит все здание. Не яйцевидная комната и то, что находится под ней, но все содержимое ангара и шести этажей над ним.

С новым чувством беспокойства я попросил Доги заглянуть в лифт и проверить, там ли Бобби.

– Я здесь, – откликнулся Бобби из коридора.

– А там ты куча дохлого мяса, – сказал я ему.

– Не может быть.

– Может.

– Брось.

– Как штык.

Не знаю почему, но мне казалось, что возвращаться наверх, в ангар, за пределы этой зоны перепутанного времени, с двумя Бобби, живым и мертвым, не стоит.

Все еще держа дверь, Доги-из-настоящего шагнул в лифт, помешкал и вернулся в коридор.

– Там Бобби нет!

– А где же он? – спросила Саша-из-настоящего.

– Дети говорят, что он… ушел. Они на ушах стоят.

– Тело исчезло, потому что здесь его не убили, вот и все, – объяснил я, что было так же вразумительно, как объяснение термоядерной реакции словами «это взрыв».

– Ты сказал, что я был мертв, – напомнил Бобби-из-прошлого.

– Что здесь происходит? – спросил Доги-из-прошлого.

– Парадокс, – ответил я.

– Что это значит?

– Надо стихи читать, – с крайней досадой ответил я.

– Хорошая работа, сынок, – стройным хором сказали оба Рузвельта и удивленно посмотрели друг на друга.

– Садись в лифт, – сказал я Бобби.

– Куда мы едем? – спросил он.

– Наружу.

– Что с детьми?

– Мы нашли их.

– А Орсон?

– Он в лифте.

– Клево.

– Ты наконец сдвинешь с места задницу? – рявкнул я.

– Ты чего вызверился? – спросил он, сделав шаг вперед и хлопнув меня по плечу.

– Ты не знаешь, что я вытерпел.

– Убили-то меня, а не тебя, – ответил он, исчез в мутно-красном лифте и стал еще одним темно-каштановым пятном.

Саша, Доги, Рузвельт и даже Крис-Сноу-из-прошлого выглядели растерянными, и Крис-из-прошлого спросил меня:

– А что нам делать?

Обратись к самому себе, я сказал:

– Ты меня разочаровываешь. Я думал, хотя бы ты пораскинешь мозгами. Ради бога, Элиот и Пух!

Когда прерывистый гул моторов яйцевидной комнаты стал громче и по полу прошла слабая, но зловещая дрожь, как от начавших вращаться гигантских вагонных колес, я сказал:

– Спускаться вниз и спасать детей и Орсона.

– Ты уже спас их.

Голова у меня пошла кругом.

– Если ты не спустишься и не спасешь их, может получиться так, что мы этого не сделали.

Рузвельт-из-прошлого взял на руки Мангоджерри-из-прошлого и сказал:

– Кошка понимает.

– Тогда марш за чертовой кошкой! – зарычал я.

Все из настоящего, кто еще оставался в коридоре – Рузвельт, Саша я и Доги, державший дверь, – шагнули обратно в красный свет, но, когда мы оказались в кабине с детьми, красного света там не было. Горела только лампочка накаливания, расположенная на потолке.

Однако коридор вновь стал мутно-красным, и мы-из-прошлого минус Бобби вновь превратились в темно-каштановые фигуры.

Доги нажал на кнопку наземного этажа, и дверь закрылась.

Орсон пролез между мной и Сашей и прижался ко мне.

– Привет, брат, – тихо сказал я.

Он завилял хвостом.

Все было хорошо.

Пока мы возмутительно медленно двигались наверх, я посмотрел на часы. Светящиеся символы изменялись, но не двигались ни вперед, ни назад, как было до сих пор. Вместо них на циферблате медленно пульсировали какие-то странные световые зигзаги, которые могли быть искаженными цифрами. Я с ужасом подумал, не значит ли это, что мы начали двигаться по боковой ветке времени на ту, другую, сторону, куда так стремился попасть Рандольф.

– Вы были мертвый, – сказал Аарон, обращаясь к Бобби.

– Уже слышал.

– Но ты не помнишь, что был мертв? – спросил Доги.

– Да нет.

– Он не помнит, что был мертв, потому что не умирал! – слишком горячо сказал я.

Я все еще испытывал скорбь, и в то же время меня переполняла дикая радость, маниакальное ликование, и все это образовывало гремучую смесь чувств. К ней присоединялся страх, питавший сам себя и росший как на дрожжах. Мы еще не выбрались отсюда, и нам еще было что терять, потому что, если сейчас умрет один из нас, едва ли я сумею вынуть из шляпы еще одного кролика. Тем более что у меня и шляпы-то не было.

Пока мы ползли наверх, к этажу Б-2, внутри шахты стал нарастать грохот, словно мы были в подводной лодке, вокруг которой рвались глубинные бомбы. Механизм лифта начал поскрипывать.

– Если бы это была я, я бы помнила, – заявила Венди.

– Он не умер, – уже спокойнее сказал я.

– Нет, умер! – стоял на своем Аарон Стюарт.

– Конечно, умер, – подтвердил Энсон. Джимми Уинг сказал:

– Вы написали в штаны.

– Никогда! – возразил Бобби.

– Вы сами так сказали! – заупрямился Джимми Уинг. Бобби с сомнением посмотрел на Сашу, и она сказала: