Скрижали бессмертных богов

Только полковник Вестфорд упрямствовал и никак не желал согласиться с выводом полиции, говоря, что Пинскера убили не случайно. Но когда комиссар задавал ему вопросы о возможных причинах, ответы были более чем обтекаемые. Полковник говорил о каком-то открытии, касающемся – подумать только – древнеегипетской тайны. Полковник, конечно, был человеком уважаемым. Но признать, что Джошуа Пинскера могли убить из-за какого-то там археологического или какого-то другого открытия, ни один человек в здравом уме не мог. Вестфорд настоял на обыске в доме Пинскера, но ничего особенного никто не нашел. Морис доказывал, что кража – всего лишь маскировка, но никто его не слушал. Кончилось тем, что раздраженный комиссар вежливо намекнул полковнику: мол, если бы дело касалось убийства какого-либо важного представителя английского общества, самого полковника, например, то, возможно, он бы и покопал дальше. Но Джошуа был человеком незначительным. А у незначительного человека особо коварных врагов не бывает. Это доподлинно известно любому нормальному, даже не работающему в полиции человеку.

В общем, несмотря на протесты Вестфорда, дело об убийстве господина Джошуа Пинскера было закрыто. Только одному человеку было известно больше, чем он говорил. Это был четырнадцатилетний сын угольщика, к которому обычно обращался мажордом, когда запасы угля истощались, а обычные поставщики не могли снабдить необходимым в максимально короткие сроки. Он не стал признаваться, что этим вечером уголь принес не он, а маленький мужчина со странным акцентом. За молчание ему было хорошо заплачено, безделушки, лежавшие на дне большой корзины, он выкинул в реку, а на сто фунтов его родители наконец смогли купить небольшой, но чистенький домик на западной окраине Лондона. А тайна гибели Джошуа Пинскера маленького сына угольщика совершенно не касалась. Господа жили в мире, в который доступа таким, как он, не было. А возможностью вырваться из черной клоаки лондонских трущоб пренебречь он не мог. У каждого была своя судьба, и раз так было написано, что Джошуа Пинскеру суждено умереть, значит, так тому и быть. Это мальчик твердо усвоил во время воскресных проповедей приходского священника отца Реджинальда. Значит, и никаких сожалений и угрызений совести быть не могло. Он просто стал орудием в руках Господа, в этом мальчик, ставший всего через несколько лет мужчиной, никогда не усомнился.

* * *

Наши дни, египетский курорт Шарм-эль-Шейх

Внимание расположившегося в холле четырехзвездочного отеля Вадима Головина привлекла странная парочка. Мужчина средних лет и среднего телосложения был явно растерян. Его выпуклые глаза слегка косили, и капельки пота проступили на лбу. Невооруженным глазом было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке. Зато женщина вышагивала как на параде: высокая, пышногрудная, в обтягивающей крупные бедра и стройные ноги юбке. Только лицо было немного невыразительным. Впрочем, выражать что-либо этому лицу было незачем, мужчины вряд ли уделяли ему много внимания, предпочитая заглядываться на более аппетитные части тела. «Явно чужую бабу к себе приволок», – промелькнуло в голове Вадима. Но, бросив внимательный взгляд на спутницу семенящего с потерянным видом представителя сильной половины человечества, догадался: «Мужик проститутку снял, а что делать, не знает!» – усмехнулся Вадим. И тут же гордо распрямился. Он уж какую хочешь себе бабу найдет, а этот только за плату, и то за высокую!

Вадим зашел в свой номер и слегка сморщился. Ирина расположилась на постели в соблазнительной позе. Он не мог не признать, что белое кружевное белье на загоревшем теле выглядело эффектно. Но именно это его и начало раздражать в Ирине. Как ни странно, но в простой футболке она смотрелась бы в его глазах гораздо сексуальнее, чем в этой надуманной глянцево-журнальной обстановке. Ирина брала уроки сценического искусства и представляла свое будущее в двух вариантах: кинозвезды-телезвезды или жены богатого бизнесмена. Именно к таковым она и относила Вадима. Тому вначале все это польстило, но чем дальше, тем больше стало раздражать. Тем более к очень богатым отнести он себя не мог, и нравящийся Ирине образ жизни ему явно был не по карману.

В соседнем номере Мордэхай Фиркович уже отчаянно жалел о только что принятом решении. Снятая проститутка стояла посреди номера и, призывно улыбаясь, начала раздеваться. Он неловко засуетился.

– Не переживай, голубчик, – ласково произнесла женщина по-английски, заметив смущение мужчины, и подошла к нему поближе: – Какой секс предпочитаешь?

– Какой? – еще больше смутился Мордэхай.

– Все, что ты хочешь: классика, садо-мазо, можем поиграть, а можем сразу к делу приступить?