Скучаю по тебе

Таинственность наших отношений укрепляла сладостную иллюзию того, что Лео принадлежит только мне одной.

Наверное, я как-то убедила себя, что его жена сама подтолкнула его на отношения со мной. Он почти не упоминал о ней, но я почему-то пришла к выводу, что у нее наступила менопауза и она потеряла интерес к сексу. На любую крупицу информации о ней я накидывалась с жадностью голодной чайки.

Они познакомились во время учебы в Оксфорде, когда играли в студенческой постановке пьесы «Оглянись во гневе».

Я заказала книгу на Amazon. Меня изумили тирады Джимми Портера.

– Ты тоже был «сердитым молодым человеком»? – спросила я Лео.

– Я был парнишкой из Уэльса, из рабочей семьи, вступившим на территорию среднего класса, – ответил Лео. – Мне было понятно его отчаяние.

– Но ты же теперь сам представитель среднего класса… – сказала я.

– В твоем понимании это скачок на ступень вверх, так? – нахмурился он, потом вдруг рассмеялся, сменив гнев на милость.

Его непредсказуемость меня восхищала. Я все время словно ходила по краю его восхищения, рискуя впасть в немилость. Но я всегда знала, что настоящая любовь должна быть головокружительной и страшной. Разве не сводились к редким моментам экстаза на грани агонии все великие истории любви, от «Доктора Живаго» до «Английского пациента»? Разве не всегда страсть означает страдание?

Если бы Лео был литературным героем, он был бы мистером Рочестером. Не только в силу его возраста и семейного положения, не подумайте, его жена не была сумасшедшей и не жила взаперти, просто в его натуре была темная, задумчивая сторона. Его творческая натура задыхалась в тесных рамках семьи и работы. Я решила, что мы с ним – родственные души. Джейн Эйр знала, что доставить радость удрученному человеку – это счастье, любая мимолетная улыбка его ценнее бурных радостей.

Однажды после утренней смены Лео отвез меня в Уитстейбл. Мы гуляли по набережной. Когда солнце село, серебристая поверхность моря приглушила свой цвет до свинцового. У воды ветер был пронизывающе-холодным.

– Закрой глаза, – вдруг приказал он мне.

Когда звук его шагов стал удаляться, я испугалась, что он оставит меня одну.

– Не смотри!

Я услышала скрежет металла, звук открывающегося замка, потом услышала, как он бежит ко мне, его теплая рука берет мою, и он ведет меня, послушно закрывшую глаза, куда-то.

– Вниз по ступеням! Нагни голову!

Дверь за нами закрылась. Верши для омаров, креозот и затхлый, почти сладкий запах влажных полотенец.

– Теперь можешь открыть глаза.

Мы были в какой-то старой хижине. Вокруг были книги, сломанная мебель, два походных стула и стол, на котором стояли два граненых бокала, бутылка «Риохи» и тарелочка миндальных орехов.

– Купил это место с первого аванса, – сказал Лео. – Место, где можно писать. Так и не дошли руки, чтобы его обустроить. Говорят, теперь эти рыбацкие хижины стоят целое состояние.

– Ты здесь пишешь? – спросила я.

– Нет, тут слишком холодно. Но, может быть, теперь, когда ты здесь…

Меня приводила в восторг мысль о том, что я – его муза. Вино было мягким, оно согревало, как ежевика летом, а миндаль – соленым и сладким одновременно. Лео взял меня за руку, и мы поднялись по старой лестнице на тесную мансарду, где он меня бережно раздел, глядя на мою бледную кожу в свете оплывающей свечи, и я легла на холодный, влажный матрас.

– Ты будешь моей одалиской, – прошептал он. – И сейчас я тебя так оттрахаю, что ты еще несколько дней будешь чувствовать меня внутри.

Он забрался на меня, сразу же вошел и заездил меня до полного изнеможения, пока наши тела не слиплись от пота. Удовлетворенные и уставшие, мы наконец разлепились и лежали, тяжело дыша и глядя на деревянные балки двускатной крыши. Потом он обнял меня и притянул к себе, гладя мое лицо с невыразимой нежностью.

Когда свеча догорела, мы на ощупь спустились вниз, закрыли за собой дверь, сели в машину в полной темноте, и холодный воздух обжигал мою кожу.

21

2008 г.

ГУС

По радио объявили, что будет снег.

Предчувствие беды не оставляло меня с самого утра. За ночь мне пришлось несколько раз вставать, потому что у Беллы начиналась простуда – не насморк, а инфекция в легких, которая отзывалась во мне мучительной тоской всякий раз, когда раздавался ее кашель.

Я в растерянности сидел над своей тарелкой хлопьев. Шарлотта уже ушла на работу – выскочила из дома, буквально зажав в зубах кусок тоста. Мама разговаривала с Флорой на кухне, сидя за столом. Я поднялся наверх, еще раз измерил температуру Беллы, почти надеясь, что она окажется высокой и у меня будет повод взять больничный, но температура была ровно тридцать семь.

– Пожалуйста, не забывай, что ей нужно много пить, – сказал я маме, натягивая поверх костюма теплое пальто.

– Если помнишь, я вырастила двоих детей, – ответила она, направив куда-то в пустоту отсутствующий взгляд, затем заставила себя вернуться с небес на землю.