Скуки не было. Первая книга воспоминаний

Ему они, конечно, тогда тоже уже не нравились. И я это прекрасно понимал: ведь только что им были прочитаны «Бог» и «Хозяин». Но распаленный его невозмутимостью, я стал кидаться уже и на «Хозяина», и на «Бога». Сказал, что, в отличие от него, своим хозяином Сталина никогда не считал, портретов его нигде не вешал, да и как бога тоже его никогда не воспринимал.

Он сказал:

— Я не хочу рисовать картину той нашей жизни извне, как бы со стороны. Я был внутри.

Я сказал, что тоже был внутри. И тоже о Сталине в жизни думал разное. Но, в отличие от него, уже «подбил итог».

И тут он — первый раз за весь этот вечер — тоже съехидничал:

— Ну да, когда прочли об этом в газетах.

— Да я, если хотите знать, — оскорбился я, — уже в 15 лет сочинял эпиграммы на Сталина!

Сам не знаю, как это вдруг из меня выскочило. За минуту до того, как у меня вырвалась эта надменная фраза, я и сам не догадывался, что помню об этом. Но это действительно было.

Во всяком случае, одну эпиграмму на Сталина я однажды действительно сочинил.

Вообще-то сочинил я ее не один, а вместе с Глебом. И сейчас, конечно, уже не вспомню, кто был заводилой и кому из нас принадлежала в этой эпиграмме какая строка или какое слово.

Было это в ту пору, когда мы создали наш клуб (или общество) «перфектуристов», о котором я уже вспоминал на этих страницах.

Затея эта, как я уже говорил, была совсем не безобидная: и по меньшим поводам такие же несмышленыши, как мы, получали немалые лагерные сроки. Вспоминаю (опять) Шурика Воронеля, который — вместе со своими подельниками — стремился лишь к тому, чтобы слегка оживить комсомольскую работу, придать ей менее формальный характер. А у нас даже само название нашего сообщества таило в себе крамолу: перфектуристы, стало быть, зовут в прошлое…

По недомыслию мы всего этого не понимали и резвились напропалую. И вот так, резвясь, однажды позволили себе — даже и по нашим тогдашним понятиям — довольно опасную выходку.

Как раз в это самое время страна сменила гимн. И мы, склонные глумиться над всем, что видели вокруг, не придумали ничего лучшего, как тут же сочинить наш собственный гимн — «Гимн перфектуристов».

Это бы еще ладно. Но сочиняя гимн нашего сообщества, мы, естественно, поддались легкому соблазну спародировать гимн государственный. Не мудрствуя, заменили Ленина и Сталина своими собственными фамилиями, и в результате на свет родился такой текст:

На бой вдохновил нас великий Селянин,Сарнов гениальный нам путь указал.Наш путь, хоть не нов и по-своему странен,Но он открывает ослепшим глаза.

Вряд ли мы в полной мере понимали, с каким огнем играем.

Но этим дело не кончилось.

Ребята мы были политизированные, «резкий поворот всем вдруг», проделанный Сталиным в то время (роспуск Коминтерна, перемена гимна, введенные в армии погоны, а главное, смена государственных кумиров — Суворов и Кутузов, сменившие Спартака, Гарибальди, Костюшко и других пламенных революционеров) — все это было постоянной темой наших разговоров, шуток, острот. И вот, в результате многократного обсасывания этой волнующей темы, и явилась на свет эпиграмма, нацеленная уже прямо и непосредственно, так сказать, лично в товарища Сталина:

Мы били немцев и французов,И в тех боях бывали метки.Но и Суворов, и КутузовВедь не твои, а наши предки.

Помимо главной причины, из-за которой эта эпиграмма за 60 лет не выветрилась из моей памяти, была еще одна — не главная, но, как оказалось, для меня довольно существенная. (Не будь это так, я бы вряд ли ее запомнил.)

По ходу дела у нас с Глебом возникли некоторые творческие разногласия.

Глебу нравился тот, сразу у нас родившийся вариант, который я только что процитировал. А я предлагал другой, как мне казалось, лучший:

Да, прогнали мы французовИ в боях бывали метки.Но Суворов и КутузовНе твои, а наши предки.

Этот вариант был легче, изящнее. Но Глебу одних французов было мало, он требовал, чтобы обязательно упоминались и немцы. А в мой — укороченный — вариант немцы никак не влезали.

Принят в конце концов был первый, Глебов вариант.

Озаглавить наше детище мы сперва хотели просто и скромно: «Маршалу Сталину». Но для полной ясности, чтобы уж ни у кого не возникало никаких сомнений насчет того, куда направлено жало нашей художественной сатиры и в чем состоит ее сокровенный смысл, слегка изменили текст посвящения. Теперь оно стало выглядеть так: «Иосифу Виссарионовичу Джугашвили».

Очень собой довольные, мы, естественно, захотели немедленно с кем-нибудь поделиться этим нашим последним творческим достижением.