Скверная жизнь дракона. Книга первая

Язык ящеролюдов, точно! Вот буква чем-то похожая на морскую волну, вот буква похожая на разрезанного пополам кузнечика, если смотреть в профиль. Вот только смысл слов и надписей потерян. Такое ощущение, что текст писал кто-то неадекватный: буквы в словах словно меняли пару раз. Вот слово, которое должно означать “древний”, но теперь там написано “дмегсий”. А вот слово, что должно означать “дар”, но теперь там “дпр”.

Возможно, я перепутал всё рассказанное мамой, но нет – я всё ещё могу изъясняться на всех существующих языка. С ошибками и крайне неумело. Но могу. Я даже мысленно проговорил несколько предложений на языке тёмных эльфов – но сложно оценить собственную свою речь, когда ты говоришь на странном прерывистом языке. Тем более, когда говоришь про себя, а не вслух.

Второй подмеченной деталью в ящике стали его лямки из очень толстой ткани. Даже не столько они, а сколько их общее расположение. С их помощью ящик явно подвешивался под животом сильного и крепкого животного. Одна группа лямок закидывалась за шею и прижималась к груди, вторая рядом с хвостом, третья проходила по всей спине скрепляя первую и вторую.

Меня вдруг передёрнуло от носа до кончика хвоста. Я осознал, какое именно вьючное животное используется для переноски этого ящика. Большое, сильное, с крыльями. Оно ещё на “Д” начинается, а на “ракон” заканчивается. Одно радует, что мне эти лямки будут великоваты.

Обойдя ящик ещё разок по кругу и кинув на это чёртово деревянное изделие презрительный взгляд – я направился наружу, заодно поклявшись никогда не становится местным аналогом грузового самолёта и не таскать подобные ящики.

Осень окрасила охотничьи угодья в жёлтые и оранжевые тона, но на деревьях всё ещё шелестела пышная не опавшая листва. Сейчас самая лучшая пора для охоты: животные вдоволь налакомились ягодами и сочной травой, и сейчас лоснятся от жира. От мыслей о еде живот кольнуло от пробуждающегося голода. Я укоризненно посмотрел на крылья. Тётя права: эти предательски свисающие со спины кожаные занавески не станут помощниками на охоте.

Глубоко вздохнув и просто рассматривая открывающийся пейзаж – я впал в прострацию и потерял счёт времени. Лишь уловил, как несколько раз моргнуло солнце.

– Больно! Мама! Братик! – раздавшийся крик вырвал меня из прострации.

– Калиса, что случилось?

– Братик! Братик, больно! Я не могу пошевелиться! Больно везде! Что со мной? Где мама?

– Калиса, успокойся, всё хорошо. Мама скоро вернётся.

– Мне больно! Что со мной?

– Успокойся, всё с тобой хорошо. Мне тоже было плохо, когда я проснулся. Это нормально.

– Правда? Мне больно, больно, – голос Калисы был таким жалобным и болезненным, что во мне чуть не проснулся отцовский инстинкт, и я едва не побежал к сестре. Но сохранил хладнокровие, а надоедливый инстинкт защитника слабых был огрет тяжёлой дубиной и отправлен в далёкие закрома родины: нечего под ногами мешаться.

Я пересказал Калисе всё сказанное мамой ранее и посоветовал разминать тело, медленно двигая лапками и хвостом. Сестра послушалась. Вскоре она успокоилась и перестала жаловаться на постоянную боль. Чем сильно облегчила мне жизнь: от такого количества нытья я уже хотел было пойти в лес и повеситься на первом попавшемся кусте малины. Зато покушал бы перед смертью.

– Повторю ещё раз: не подскакивай, а то плохо будет. Просто напряги спину и останься лежать.

– Хорошо. Сейчас… Что это было? Ай, голова!

И вот перед кем я распинался и объяснял, что подскакивать нельзя? Но винить сестру нет смысла – сам ведь ничего не соображал и тоже подскочил, как бы на инстинкте.

Спустя несколько долгих минут сестра всё же избавилась от головокружения и осмотрела себя. И в моё сознание нескончаемым потоком влетели слова восхищения её прекрасными изумрудными крыльями. Такими же, как и у мамы – редкими, с четвёртой косточкой.

Но затем настроение сестры сделало крутой финт, резко развернувшись на сто восемьдесят градусов и Калиса чуть не впала в истерику. Она закономерно не смогла сложить крылья и испугалась настолько сильно, что едва не расплакалась от ужаса. Пришлось напрячься, дабы пробиться через бессвязный поток сумбурного бреда и сказать, что мои крылья тоже лежат на полу. Подействовало не сразу, но результат был: сестра замолчала, и я повторил мамины слова. И добавил, что нет ничего странного в крыльях.

Своими хвостами мы тоже научились свободно двигать после второй спячки, я тогда проснулся на горе костей кобольдов. Мы и с рождения могли ими двигать, но не сильно и лучше было не заикаться про такие вещи, как поджать под себя или изогнуть колесом и почесать спинку. А иногда, бывало, спина чесалась просто нещадно.

Меня внезапно озадачили слова мамы о том, что стоит дождаться нашей встречи. Звучало так, словно без её участия нам не научится складывать крылья. И тут Калису осенило. Она вспомнила что конкретно сказала Ликура уже после того, как я заснул.