Скверное ремесло

В начале декабря минувшего года Виктор Маевский писал в «Правде» о «логове в Лэнгли», о нравах, о деятельности Центрального разведывательного управления США — ЦРУ. В самом этом логове, оборудованном среди лесистых холмов в двадцати минутах езды от Вашингтона, сидят и плетут шпионско-подрывные сети ни много ни мало — десять тысяч человек! А сколько их, кто получает гонорар в кассе этого учреждения, бродит по всему белу свету с паспортами дипломатов или «деловых людей», с документами пресловутого «корпуса мира», всяческих экспертов на международных конференциях, симпозиумах и под видом просто туристов!

Летом 1962 года3 к нам в редакцию «Октября» заползла одна дамского пола рептилия, выращенная все там же, в заокеанском змеятнике.

4 Она, видите ли, сотрудничает и в «Лайфе» и в других изданиях, не раз и прежде бывала в Москве, она знаток России, и ей понадобилось вот побеседовать теперь со мной. Что ж, пожалуйста! Достала из сумки записную книжечку, вечное перышко, уставилась немигающими голубенькими глазенками и принялась задавать вопросы, из которых явствовало. что ей давным-давно все ясно, и все, что будет ею написано после нашей беседы, она уже продумала до разговора.

К весне 1963 года в журнале «Энкаунтер»5, лелеемом теми же, кто прислал в Москву эту «кремлинологессу», то есть знатока «кремлевских тайн», появилось ее обширное сочинение.6

Это было предисловие к помещенной в «Энкаунтере» некой «Антологии» «молодой советской поэзии и прозы», составленной, подобранной, понятно, соответствующим образом. Чего только не нагородила бойкая «кремлинологичка»! Она — это уж само собой — поносила со злобой, с яростью все партийное, народное в нашей литературе, все подлинно художественное, самобытное, направо и налево рубя своей паркеровской шаблюкой «догматиков», «реакционеров», «сталинистов», «конформистов». Но чьи же стихи и рассказы и что же, кто же приводил ее в восторг, который обычно определяют словом «телячий»? Тщательно, в подробностях описав один из вечеров поэзии того времени, где, судя по всему, происходило нечто подобное действу на Лысой горе7, радетельница за советскую литературу, захлебываясь от вышепомянутого восторга, начертала:

«После окончания вечера поэзии N (она называет фамилию сильно тогда шумевшего молодого поэта. — В.К.8) пригласил меня поужинать вместе с ним и его друзьями. Было уже после полуночи, и все рестораны Москвы закрыли свои двери, однако N удалось уговорить директора ресторана ВТО

9 пустить нас через служебный ход. Ничего подобного я до сих пор в Москве не видела. Прелестные девушки с прическами «улей» и зелеными веками, одетые в пушистые итальянские шерстяные кофты и короткие юбки в складку, ходили между столиков, приветствуя друзей. За одним из столиков сидела группа молодых людей в сверхмодных, сверхузких костюмах и пела на каком-то подобии английского языка песенку «Синие замшевые башмаки»10. Это вполне мог бы быть ночной клуб богемы в Гринвич виллидж в Нью-Йорке11

(за исключением некоторых деталей вроде прозрачных туфель из пластика на одной из девушек, с розой в каждом из каблуков).

N заказал несколько бутылок сладкого кавказского шампанского и прекрасного болгарского вина для своих гостей, а также фрукты и шоколад, поскольку кухня уже была закрыта. Нас было семь человек (она всех перечисляет. — В.К.12)… Возбужденный успехом вечера, N подливал всем вино и кормил нас из руки кусочками шоколада. Певица прелестно исполнила нам несколько песенок Эллы Фицджеральд13. Мы пили за N, за поэзию, за любовь».