Сквозняки закулисья

Павел физически ощутил свою общность с огромным количеством людей. Он не был одинок в этой погоне за иллюзорным счастьем. Не верилось, не хотелось верить, просто не могло быть, чтобы на этой проклятой и благословенной земле остались одни плебеи! «Похоже, что у вас закончилось честолюбие», – вспомнил он слова поганца. Похоже? А может, это так и есть? И ему больше ничего не нужно. И нет уже вдали призрачного огонька, до которого хотелось непременно добраться и показать его людям? Тоже мне, Данко.

– Я умер? Неужели я умер? И меня ничто не держит? – Павел монотонно повторял эти вопросы и слонялся по квартире, совершенно забыв, что собирался хорошо выспаться. Ближе к полуночи он обратил внимание, что считает собственные шаги – 26 вдоль и 12 поперек. – Надо сесть. Надо сесть и спокойно попробовать умножить 26 на 12.

Он пристроился на краю кресла. Кожа на лбу собралась в гармошку, а он все никак не мог получить правильный результат, видимо, сказывалось отсутствие среднего образования при высшем. Потом он долго следил за беспорядочным полетом мухи, а, когда она села на телефон, вдруг что-то подбросило его, и он закричал в телефонную трубку: «Ира! Приезжай скорей, я, кажется, схожу с ума!»

А ведь как все хорошо начиналось – лицезрением певички-малолетки в скрипучем кресле.

10 глава. Когда наступает вечер, или очередь за счастьем

– Девушки, оставьте свой эгоизм, никаких интриг я не потерплю. Как вам не стыдно? Здесь не театр – рай! И вы в него попали исключительно из-за меня, – люблю талантливых женщин. На сегодня – все. Прошу завтра не опаздывать.

Бухгалтер, которого неизвестно зачем режиссер пригласил на репетицию, отпустил всех с репетиции так, словно он был хозяином собственного театра, но актрисы с возмущением окружили его.

– Он любит, а мы здесь – кланяйся!

– Я не настаиваю, но благодарность проявить не мешало бы.

– Нет. Вы слышали это? Благодарность в раю!

– Да что вы о себе возомнили? Мы там пахали на сцене, а он тут галочки в ведомостях расставлял. Сошка на ножке в частоколе, а туда же – благодарность!

– Вот-вот. Тоже мне, финансист императорских театров!

– Так. Я вас сюда взял, – забрызгал слюной бухгалтер, не ожидавший подобного неуважения к своей экономической персоне и явно слишком много о себе возомнивший, – я вас отсюда и выкину!

На шум прибежал помреж. Выпитое накануне не помешало ему сходу разобраться в ситуации. Он не стал объяснять актрисам, что на самом деле в конфликте страдательным лицом был режиссер, которому бухгалтер никак не желал платить до окончания работы над постановкой. Его потому и позвали на репетицию, чтобы показать, как трудно продвигается спектакль, как много предстоит еще работы. Не может же режиссер питаться святым духом, ему хотя бы аванс нужен.

– Девочки, девочки, успокойтесь, пожалуйста, поберегите нервы. – Помреж постарался бедром вытолкнуть бухгалтера за дверь.

– Покой? Михалыч, ты хоть понимаешь, что это такое?

– Покой, – помреж тряхнул головой, отгоняя остатки хмеля, – это такое состояние, при котором все происходящее воспринимается как должное.

– А я не хочу воспринимать это как должное! – Оленька демонстративно удалилась в гримерку.

– Что он о себе вообразил, бездарь рублевая? Кто он такой? Его дело бумажки заполнять, а туда же – хозяин жизни! Много их – таких – тут шныряет. Как работать – так артист! А как барыши делить – пойдите, попляшите! Сволочь!

– У мужиков логика с ноготь, а разговоров!

– Вспомните, девочки, Сократа, который говорил, что «здоровье – не все, но все без здоровья – ничто».

– Михалыч, не лей елей на таблетку.

Даша вдруг поняла, что не хочет больше работать в этом театре. Она устала от привычного и постоянного унижения. Любой неактёр норовил изобразить из себя начальника и обращался с артистами, как с дворовыми холуями, у которых нет никаких прав, и потому они должны строиться по указкам, дрожать от любых окриков и срываться с места по движению пальца. У нее не было ничего – ни денег, ни положения, ни звания, но она устала чувствовать себя плесенью, от которой презрительно морщились. К месту вспомнились сельские гастроли, когда их всех согнали на раскладушки в две небольшие комнатенки – мужскую и женскую – со скрипучими полами и отсыревшими стенами. А за стенкой в «люксе» 18-летняя соплюшка-администратор – любовница мэра – громко орала в телефон: «Я тебе перезвоню через полчаса, только рабов своих устрою!»

Вернувшись домой Даша все равно не могла успокоиться, – ее трясло, как в лихорадке, от возмущения. Она остервенело склевала целую буханку хлеба, запивая ее водкой, сама этого не заметив.