Слабость Виктории Бергман (сборник)

– Я хочу, чтобы мое дело снова открыли, – сказала Ульрика и загасила сигарету.

– О’кей… Пойдем куда-нибудь, поговорим. Я могу угостить тебя кофе.

– Конечно. Но у меня сейчас нет денег.

– Я же сказала, угощаю. Идем.

Они молча двинулись по Хантверкаргатан, и, пока дошли до кафе, Ульрика успела выкурить еще одну сигарету. Заказав по чашке кофе и бутерброду, они сели за столик на улице.

Ульрика сняла большие солнцезащитные очки, и Жанетт поняла, почему она в них ходит. Ее правый глаз заплыл и был темно-лиловым. Синяк размером с кулак и, судя по расцветке, получен не больше двух дней назад.

– Что это, черт возьми, такое? – воскликнула Жанетт. – Кто это тебя так?

– Ничего страшного. Один знакомый тип. Вообще-то он клевый. То есть когда не пьет. – Она стыдливо улыбнулась. – Я сама выставила водку, а потом мы поругались, когда я захотела убавить громкость проигрывателя.

– Господи, Ульрика. Это же, черт возьми, не твоя вина. С кем ты общаешься? Парень, который бьет тебя за то, что ты не хочешь заводить музыку так громко, чтобы соседи пожаловались?

Ульрика Вендин пожала плечами, и Жанетт поняла, что продолжать не следует.

– Итак, – сменила она тему, – если ты хочешь добиться пересмотра дела против Лундстрёма, с юридической стороной я тебе помогу. – Она предполагала, что фон Квист вряд ли возьмет инициативу на себя. – Что заставило тебя решиться?

– Ну, после разговора у меня дома, – начала Ульрика, – я поняла, что не покончила с этим. Я хочу рассказать все. – Все?

– Да, тогда было так трудно. Я стыдилась…

Жанетт внимательно посмотрела на молодую женщину, и ее поразило, насколько хрупкой та кажется.

– Стыдилась? Почему же?

Ульрика заерзала на стуле.

– Они ведь не только насиловали меня.

Жанетт не хотела прерывать ее, но молчание Ульрики показывало, что та ждет следующего вопроса.

– О чем же ты умолчала?

– Это было так унизительно, – в конце концов проговорила Ульрика. – Они сделали что-то, от чего я потеряла чувствительность, примерно от талии вниз, и когда они насиловали меня, то… – Она снова замолчала.

Жанетт содрогнулась.

– То – что?

Ульрика загасила сигарету и закурила новую.

– Из меня просто текло. Испражнения… Как из какого-то проклятого младенца.

Жанетт видела, что Ульрика вот-вот расплачется. Глаза заблестели, голос дрожал.

– Это был какой-то ритуал. Они наслаждались. Это было так чертовски унизительно, и я ничего не рассказала полиции.

Ульрика вытерла рукавом глаза, и Жанетт охватила нежность к девушке.

– Ты хочешь сказать, что тебя накачали каким-то обезболивающим препаратом?

– Да, вроде того.

Она посмотрела на Ульрикин синяк. От правого глаза к уху расходились почти черные кровоизлияния.

Только что избита так называемым бойфрендом.

Семь лет назад изнасилована и унижена четырьмя мужчинами, одного из которых звали Карл Лундстрём.

– Давай поднимемся ко мне, и дашь полные показания.

Ульрика Вендин кивнула.

“Обезболивающее?” – подумала Жанетт. Сведения о том, что тела убитых мальчиков содержали обезболивающие препараты, сугубо конфиденциальные. Это не может быть простым совпадением.

Жанетт почувствовала, как у нее учащается пульс.

Мыльный дворец

Когда зазвонил телефон, София Цеттерлунд была глубоко погружена в размышления и от резкого звука чуть не пролила кофе.

Думала она о Лассе.

Подняв трубку и услышав извинения Анн-Бритт, она продолжала думать о нем, сознавая, что, невзирая на то, как он с ней обошелся, она по нему скучает.

– На линии некая Жанетт Чильберг из полиции, – сообщила Анн-Бритт.

– Хорошо, соедините.

Раздался щелчок.

– София Цеттерлунд.

– Это Жанетт Чильберг. Вы можете уйти на обед пораньше, чтобы у нас было побольше времени? Я прихвачу по дороге китайской еды, и мы встретимся на стадионе “Цинкенсдамм”. Кстати, вам нравится китайская еда?

Два вопроса и потенциальное решение на одном дыхании. Жанетт Чильберг слов понапрасну не тратила.

– Да, ведь Олимпиада в этом году будет в Пекине, и я уже натренировалась, – пошутила София.

Жанетт засмеялась.

Они попрощались, и София положила трубку.

Она пребывала в рассеянном состоянии. Ее мысли по-прежнему занимал Лассе.

Открыв ящик стола, София достала фотографию.

Высокий, темноволосый, с ярко-голубыми глазами. Однако отчетливее всего ей помнились его руки. Хотя он работал в офисе, казалось, сама природа снабдила его грубыми, мозолистыми руками ремесленника.

Вместе с тем она благодарила Бога за то, что сумела вытеснить тоску, заменив ее равнодушием. Тоски он не заслуживал.

Она помнила, что сказала ему во время поездки в Нью-Йорк, в гостиничном номере в Верхнем Вест-Сайде, перед тем как все рухнуло.

Я вверяю себя тебе, Лассе. Целиком и полностью, без остатка, и полагаюсь на то, что ты обо мне позаботишься.

Какой наивной она была! Больше такого не повторится. Так близко она никого к себе не подпустит.

София взяла пиджак и вышла.

Стадион “Цинкенсдамм”

– Ну вот, голос наконец-то обрел лицо, – сказала Жанетт Чильберг, протягивая руку.

Улыбнись.

– Именно, – с улыбкой ответила София Цеттерлунд. Женщине было лет сорок, и она оказалась значительно ниже, чем представляла себе София.