Сладость на корочке пирога

— Черт побери! — сказала я достаточно громко, чтобы меня было слышно в оранжерее. И сделала вид, что увидела его через стекло. — О, привет, Доггер! — поздоровалась я жизнерадостно. — Ты-то мне и нужен.

Он не сразу повернулся, и я притворилась, что счищаю глину с носка туфли, пока он приходил в себя.

— Мисс Флавия, — медленно произнес он. — Вас все искали.

— Что же, вот она я, — сказала я. Лучше аккуратно поддерживать разговор с Доггером, пока он не придет в чувство окончательно.

— Я говорила кое с кем в деревне, и мне рассказали кое о ком, и я подумала, что ты можешь рассказать мне об этом кое-ком.

Доггер изобразил подобие улыбки.

— Я знаю, что выбрала не лучшие слова, но…

— Я знаю, что вы имеете в виду, — прервал меня он.

— Гораций Бонепенни! — выпалила я. — Кто такой Гораций Бонепенни?

От моих слов Доггер начал извиваться, как подопытная лягушка, к хребту которой подсоединили гальваническую батарею. Он облизнул губы и яростно вытер их носовым платком. Его глаза начали туманиться, мигая, словно звезды перед восходом солнца. Одновременно он прилагал нечеловеческие усилия взять себя в руки, но без особого успеха.

— Не обращай внимания, Доггер, — сказала я. — Это не имеет значения. Забудь.

Он пытался встать на ноги, но не смог подняться с ведра, на котором сидел.

— Мисс Флавия, — сказал он, — есть вопросы, которые надо задать, и есть вопросы, которые задавать не надо.

Опять то же самое: так похожие на закон, эти слова падали из уст Доггера так естественно и с такой окончательностью, как будто их изрекал сам Исайя.

Но эти несколько слов, казалось, полностью истощили его, и с громким вздохом он закрыл лицо руками. Я ничего так не хотела в этот момент, как обнять его и прижать, но знала, что он это не любит. Я просто удовольствовалась тем, что положила руку ему на плечо, осознавая, что этот жест успокаивает скорее меня, чем его.

— Я пойду найду отца, — сказала я. — Мы проводим тебя в комнату.

Доггер медленно повернул лицо ко мне, мертвенно-белую трагическую маску. Слова упали, как камни, скрежещущие о камни.

— Они забрали его, мисс Флавия. Полиция увезла его.

12

Фели и Даффи сидели на украшенном цветочным узором диване в гостиной, обнявшись и завывая, как пожарные сирены. Я сделала несколько шагов, желая присоединиться к ним, и тут Офелия заметила меня.

— Где ты была, маленький звереныш? — прошипела она, вскакивая и набрасываясь на меня, как дикая кошка, ее глаза опухли и покраснели, как велосипедные фонари. — Все тебя искали. Мы думали, ты утонула. О! Как я молилась об этом!

Добро пожаловать домой, Флавия, подумала я.

— Отца арестовали, — припечатала Даффи. — Его увезли.

— Куда? — спросила я.

— Откуда нам знать? — презрительно сказала Офелия. — Туда, куда увозят арестованных людей, полагаю. Где ты была?

— В Бишоп-Лейси или Хинли?

— Что ты имеешь в виду? Выражайся яснее, малолетняя идиотка.

— Бишоп-Лейси или Хинли? — повторила я. — В Бишоп-Лейси есть только однокомнатный полицейский участок, так что я не думаю, что его повезли туда. Полиция графства располагается в Хинли. Вероятнее всего, они забрали его в Хинли.

— Его обвинили в убийстве, — сказала Офелия, — и его повесят. — Она снова разрыдалась и отвернулась. На миг я почти пожалела ее.

Я вышла из гостиной в коридор и увидела Доггера на полпути вверх по западной лестнице, он тяжело поднимался, ступенька за ступенькой, как приговоренный на эшафот.

Теперь был мой шанс!

Я подождала, пока он скроется из виду на верхушке лестницы, потом проскользнула в кабинет отца и спокойно заперла дверь за собой. Первый раз в жизни я оказалась одна в этом помещении.

Одна стена целиком предназначалась для отцовских альбомов с марками — пухлых томиков в кожаных переплетах, цвета которых обозначали царствование того или иного монарха: черный — королевы Виктории, красный — Эдуарда VII, зеленый — Георга V и синий — нашего теперешнего короля Георга VI. Я вспомнила, что тонкий красный томик приютился между зеленым и синим и содержал лишь несколько марок — девять известных вариантов четырех марок, выпущенных с портретом Эдуарда VIII, до того как он сбежал с той американкой.

Я знала, что отец испытывает неизъяснимое наслаждение от этих бесчисленных крошечных вариаций на клочках конфетти, но не была в курсе подробностей. Только когда он приходил в особенное волнение над очередным новым лакомым кусочком в последнем выпуске «Лондонского филателиста» и пел ему хвалу за завтраком — только тогда мы немного узнавали о его счастливом изолированном мирке. За исключением этих редких случаев все, что касалось почтовых марок, было для нас, моих сестер и меня, темным лесом, в то время как отец коллекционировал клочки разноцветной бумаги с более пугающей страстью, чем некоторые люди коллекционируют головы оленей и тигров.