Сладострастный монах

Она осторожно взяла дильдо, а я тем временем внимательно всматривалась в ее лицо. В ответ на мой испытующий взгляд она густо покраснела. По ее глазам я поняла, что это ее дильдо.

«О, дитя мое, — вздохнув, сказала она и ханжески закатила глаза вверх, — возможно ли, что в сей святой обители есть женщины, которых Бог оставил настолько, что они прибегают к такому позорному приспособлению? Не могу поверить в это. А ты никому о сем не сказывай, ибо в противном случае мне придется принять суровые меры и учинить расследование, в то время как я предпочла бы все оставить в тайне. И еще: ты правда хочешь покинуть нас, дитя мое? Не лучше ли будет возвратиться к себе в комнату, а я позабочусь обо всем остальном. Скажу, что произошла ошибка, а ты не должна беспокоиться о том, что подумают другие девушки. С мадемуазель Верланд я как следует побеседую. Бросив взгляд на дильдо, аббатиса пробормотала: — Насколько коварен диавол. Что за дьявольский, богомерзкий предмет. Прости, Господи, тех, кто употребляет его».

Как только она закончила свою речь, в комнату вошла моя матушка.

«Что она еще натворила, мадам? — спросила она, обращаясь к настоятельнице. — А ты что молчишь, Моника? — повернулась матушка ко мне. — Что ты здесь делаешь?»

Не зная, что сказать в ответ, я покраснела и потупила взор. Когда матушка начала ругать меня, настоятельница вмешалась и стала горячо защищать неразумную дщерь. Если она и не сказала, что я полностью невиновна, то не оставила никаких сомнений в том, что проступок мой нельзя считать серьезным. Единственной моей ошибкой было то, что по неопытности своей я позволила молодому человеку продеть руку в решетку и заграбастать мою грудь. Дерзкого юношу, разумеется, отныне никогда не допустят в пределы монастыря. В заключение аббатиса свалила всю вину на мадемуазель Верланд, которая раздула то, о чем следовало бы умолчать, если не ради репутации брата, то хотя бы ради моего доброго имени. Настоятельница обещала позаботиться о том, чтобы случай этот не имел для меня сколько-нибудь серьезных последствий, а мне больше ничего и не надо было. Таким образом, я выпуталась из этой истории с незапятнанной репутацией. Мать моя с улыбкой и нежностью смотрела на меня.

Души, чающие славы Божией, во всем способны находить повод для назидания. Не удовлетворившись тем, что я опять стала чиста, моя матушка и аббатиса сошлись на том, что мне надлежит принести обет покаяния под руководством отца Жерома.

Священник заперся со мною в исповедальне, но я не имела склонности признаваться в своих грехах, так что ему пришлось выпытывать их из меня. Одному Господу известно, почему старый развратник получал такое наслаждение, выслушивая признания в чужих грехах. Я рассказала ему не все, ибо не думала, что Бог считает греховным, если бедная девушка в одиночку пытается удовлетворить обуявшие ее желания. Да и ее ли вина в том, что Некто посеял в ней эротические стремления? Если она старается погасить пламя, что снедает ее, естественно, она использует средства, какие подарила ей природа, и в том нет ничего дурного.

Несмотря на то, что я выложила перед отцом Жеромом некоторые безобидные секреты, он отказался дать мне отпущение, справедливо предположив, что я не была с ним до конца откровенна. Когда он разрешил мне уйти, а уже наступила ночь, я ощутила такой упадок сил после испытания, что опустилась на скамеечку у алтаря и заснула. Мне приснился чарующий сон, будто рядом со мною Верланд. Он держал меня в объятиях, и когда он прижался своими бедрами к моим, я развела ноги, отдавшись его усладительным движениям. В радостном бреду он ласкал мои груди, теребил и целовал их.

Блаженство оказалось столь сильным, что я пробудилась и, к моему изумлению, обнаружила, что я и правда была в объятиях мужчины. Но не Верланда. Я не могла видеть, кто это, ибо меня крепко обхватили сзади. Но это не имело значения, поскольку я была в экстазе. В меня проникало что-то горячее и твердое. Вдруг я почувствовала, как меня заливает теплая жидкость, смешиваясь с влагой, изливавшейся из моего тела. Лишившись чувств, я повалилась на скамеечку.

Радость эта, если бы она длилась вечно, была бы несравненно восхитительнее той, что обещана нам на небесах, но, увы, она закончилась очень быстро.

Меня охватил ужас при мысли, что я одна в часовне с незнакомым мужчиной. Кто это мог быть? Я была слишком напугана, чтобы пытаться установить его личность. Более того, я не могла шевельнуть ни одним членом, лишь закрыла глаза и дрожала, как лист на ветру. Дрожь перешла в трепет, когда я почувствовала, что незнакомец приложился губами к моей руке. Я по-прежнему не могла двигаться, однако на душе полегчало после того, как чей-то приятный, глубокий голос шепнул мне на ухо: «Не бойся, это я».