Славянорусский корнеслов

До некоторых слов легко можно добираться, а до других нет. Например, о словах берег, блюдо нетрудно при глаголах берегу, блюду догадаться, что берега реки или моря берегут, хранят в себе воду; а блюдо подобным же образом блюдет или хранит накладенную в него пищу. Однако слова петух, кортик, вишня считают коренными, тогда как они очевидно происходят от петь, короткий, вишу. А до таких слов, как сноха, блоха, бдеть невозможно доходить без некоторых отысканных или случайно открывшихся сведений. Богемское слово

сыноха (synocha) даст нашему слову сноха происхождение от сын, поскольку означает сыновнюю жену. Польское слово рchla (а по другим наречиям blcha) покажет нам, что наша блоха, невзирая на великое изменение, происходит от глагола пхать, пихать (по-польски рchac), поскольку в сем насекомом всего приметнее то, что, пхая

себя ногами, высоко скачет. Богемцы слово свое bditi (бдеть) производят от buditi (будить), и справедливо: ибо разбудить есть не что иное, как сделать бдящим, то есть не спящим. Словари славенских наречий и старинные книги весьма нужны для отыскивания принадлежности ветвей к коренному слову.

При отыскивании в слове первоначальной мысли нужно смотреть, нет ли в нем выпуска или вставки, или изменения букв, сокрывающих его происхождение. Например, слово когда чрез выпуск букв сокращено из коего года, слово тогда из того года. Здесь ясным образом приметно сокращение, но не так в других словах. Например, что значит булава! Орудие с железным на рукоятке яблоком или головкою, обитое кругом гвоздями или шишками, для сильнейшего ударения. Вникая в значение, стану я рассуждать: слог

бу во многих выражениях показывает удар: по дереву бух топором, камнем бухнул в стену, т. е. ударил. Слог лава ничего не показывает, но невозможно, чтоб он был простое, ничего не значащее окончание. Отсюда заключаю, что слово сие, по отнятии, для легчайшего выговора, начальной буквы г, сократилась из буглава (то есть голова, которой бухают, ударяют) в булава.

Названия рычаг, коромысло изменились из ручаг, короносло. Перемены делались иногда разумом, составлявшим язык, иногда навыком, портившим его. Разум обогащал, извлекая из корней великое число ветвей, разделяя ими обширность одной и той же мысли на многие текущие из нее рукава и истоки, и соглашая, когда можно, журчания их с легкостью для произношения и приятностью для слуха. Навык, напротив, утверждался в одном частом их повторении, не заботясь о смысле и благозвучии. Навык есть невежество, противоборствующее рассудку, но

участвование его в составе языка так велико, что истреблять его везде и повсюду было бы то же, как соскабливать веснушки и рябины с испорченного ими лица.

Самый невежественный и вредный для языка навык состоит в употреблении чужих слов вместо своих собственных. Это приводит язык в оскудение, препятствуя извлекать ветви из его корней и отнимая у тех, которые прежде извлечены, способность расширять свое значение и силу. Привыкнув к чужеязычным словам архитектура, астрономия, религия, сенат, солдат, журнал, интерес, орфография, трон, скипетр, каскад, мы не находим уже в своих зодчество, звездословие, вера, дума, ратник, дневник, корысть, правописание, престол, жезл, водопад, той силы значения, какую приписываем чужеземным названиям.

При частом употреблении их наши слова, как не поливаемые цветы, вянут, сохнут, не распускаются. Мы не смеем вместо курьер, капрал говорить гонец, урядник. Слово наше воевода, столь знаменательное и богатое смыслом, не значит ничего пред словом фельдмаршал, составленным из немецкого feld (поле) и французского таrcher (ходить). Даже и в тех словах, которые имеют точный состав с иностранными, как например, философия и любомудрие, свое почитаем мы меньше значащим.